Хочу ещё

Шу Саша

Наша всё ещё многочисленная компания перебирается из нарядного зала для торжественных приёмов со сценой в более камерную клубную комнату с пылающим камином, которая осталась здесь ещё с дворянских собраний. Наверняка

здесь так же как и сегодня, больше ста лет назад, сливки общества вкушали свой послеобеденный коньяк и бренди, попыхивали сигарами и вновь вошедшими в моду трубками, их щеголеватые хипстерские бородки и закрученные вверх усы так же лоснились помадкой в свете огня, и такие же прелестные мулаточки обносили их напитками и лёгкими закусками. Нас осталось, наверное, двадцать человек в комнате – достойных войти в этот круг избранных, допущенных к самым дорогим телам и душам нашей элиты, и мы расслабленно беседуем ни о чём, наслаждаясь этим редким моментом умиротворения, когда мы можем перестать ненадолго рвать зубами и ненавидеть друг друга за спиной с нашей обычной страстностью. Прямо лубочная лаковая картинка из рождественского альманаха.

– Кстати, друзья, как-никак, Рождество! – вдруг вспоминает о сегодняшней дате хозяин нашего праздника.

– И действительно! – восклицает удивлённый Карен, словно мы сейчас сидим в шезлонгах на пляже, а не в заваленной вьюгой Москве.

– С Рождеством, господа, с Рождеством, друзья! – подхватывает хор нестройных расслабленных голосов, и мы, исполненные неги и истинного духа Рождества,

чокаемся своими бокалами.

За окном всё так же продолжает падать снег, укутывая весь мир в белоснежный чистый саван, и даже мне, старому цинику, где-то в глубине души хочется верить, что этот год мне даст новый шанс на новую чистую жизнь, незапятнанную низменными желаниями, очаровательными пороками, грязными похотливыми мыслями и новыми скелетами, населяющими мой персональный шкаф. Я искренне хочу верить, что это Рождество – это новый чистый лист бумаги, на котором я смогу заново набело написать всю свою историю жизни, без грязи и помарок.

Но тут ко мне нагибается, предлагая долить в бокал Курвуазье, совершенно шоколадная девочка, и я засматриваюсь на её полные влажные губки, вспоминая дурацкую теорию о том, что губы на лице повторяют форму губ между ножек. Тогда у этой девчонки внизу её выпуклого африканского животика должен притаиться переспелый пухлый пульсирующий плод с нежно-розовой мякотью на разломе. И этот плод даже не надо надрезать: такой он рыхлый и податливый, треснувший от своей губчатой сущности, в которую так хочется погрузить свой пересохший язык усталому путнику, чтобы напиться из него солоноватой живительной влаги, а потом разодрать его на две половинки длинными пальцами, погружаясь в него губами, носом, всем лицом, чтобы выесть его до самой мокрой корочки.

Конец ознакомительного фрагмента.