Хочу харчо (Рассказы, Монологи, Сценки, Пьесы)
Шрифт:
9. По телевизору все время какую-то муру передают… В комиссионку отнести его, что ли?
10. Эх, жизнь………….!
На десятом пункте мысли Лапенкова приостановились в своем развитии. Но произошло это вовсе не потому, что этот пункт был наиболее ярким и всеобъемлющим. Просто Лапенков вдруг заметил, что сидящий рядом за столиком бородатый мужчина пристально его разглядывает. Кирюша этого не любил. Под чужим взглядом он терялся и нервничал. Поэтому, быстро допив кисель, Лапенков встал и направился к выходу. Однако спиной он почувствовал, что бородач тоже поднялся и идет за ним.
Так
— Извините, — сказал бородач, подходя к Лапенкову. — Извините. Разрешите представиться: Валабуев, художник!
— Лапенков, — тихо сказал Кирюша, слегка пожимая протянутую руку.
— Не сердитесь, что задерживаю вас, — сказал бородач, — но дело в том, что меня, как художника, поразило ваше лицо… Это то, что я искал…
— В каком смысле? — растерянно спросил Лапенков.
— В прямом! — сказал бородач. — У вас выдающееся лицо… Низкий скошенный лоб, тяжелые надбровные дуги, острый нос, губы тонкие, нервные… А скулы какие! Ведь это черт знает какие скулы!..
— При чем здесь скулы? — начал нервничать Лапенков. Что вы хотите, товарищ?
— Я хочу вас попросить позировать мне, — сказал художник. — Ваше лицо мне нужно для картины… Это не займет у вас много времени… Всего несколько сеансов… И я заплачу!
Приветливая улыбка на лице бородача и ласковое «заплачу» как-то успокоили Лапенкова. Он смутился и спросил:
— А кого же вы хотите с меня рисовать?
— Убийцу! — сказал художник и улыбнулся.
Наступила пауза.
— То есть как это? — наконец осторожно спросил Лапенков. — Почему убийцу? С какой стати?
— Это не совсем убийца в обычном понимании этого слова, — продолжая улыбаться, сказал бородач. — Это — браконьер. Понимаете, картина называется «Убийство». Композиционно она решается так: опушка леса, а на переднем плане — косуля и охотник. Нежная, трепетная косуля, обагренная кровью, лежит на траве, а над ней склонился охотник. Браконьер с дымящимся ружьем. У него низкий скошенный лоб, тяжелые надбровные дуги, тонкие нервные губы искривились в садистской усмешке…
— Не, не! — запротестовал Лапенков. — Я отказываюсь… Что вы на самом-то деле?.. Я люблю животных… И потом у меня семья, соседи…
— При чем здесь соседи? — поморщился художник. — А что касается животных, то именно из любви к ним я и взялся за это полотно. Я считаю охоту занятием аморальным! Моя картина будет публицистична от начала до конца. Это будет полотно-протест! Почему же вы отказываетесь помочь мне в этом благородном деле?
— Я не отказываюсь, — пробормотал Лапенков, — но как-то странно. Вы меня нарисуете, а что потом скажут?.. Лапенков — мерзавец, скажут…
— Ну зачем же так примитивно, — снова поморщился художник. — Картина не фотография, это все прекрасно понимают… А если кто и узнает вас, то ничего, кроме уважения, к вам это не вызовет…
— Это почему же? — не понял Лапенков.
— Потому что не каждого рисуют художники, — сказал бородач. — Это, если хотите, большая честь… Неужели вы этого не понимаете?
— Подумать надо! — вздохнул Лапенков.
— Хорошо! — сказал художник. —
Он взял Лапенкова под руку и повел по улице… Шел он быстро, широким, уверенным шагом… Лапенков едва поспевал за ним. Приходилось семенить ногами и даже иногда подпрыгивать… Оттого и мысли в лапенковской голове были тоже какие-то семенящие и подпрыгивающие…
Вот они, мысли Кирюши Лепенкова, в кратком изложении:
«Откажусь! К черту!.. Почему?.. Потому!.. Зачем людей смешить?.. Почему смешить?.. Ну, не смешить — пугать?.. Зачем людей пугать?.. А чего их не пугать?!.. Пусть знают! С кем! Имеют! Дело! Они все думают, что у меня лицо как лицо! Тьфу, лицо!.. А у меня лоб скошенный!.. Ага, задрожите, голубчики! И Точилин! И Корольков! И Рубидин!.. И все!.. С таким лицом шутки плохи!.. Попробуй! Обидь! А я с ружьем! На картине!.. Над косулей!.. Ничего! Они не дураки! Сегодня над косулей — завтра над тобой!.. Попробуй обхами! Попробуй не дай путевку!.. Ненавижу всех!.. И это зафиксируем!.. Картина-протест!.. Смотрите, люди, до чего довели человека!.. Всех на выставку свожу — звериный лик свой покажу!.. Да и самому на себя со стороны посмотреть интересно. Роковой мужчина!.. Девицы! Будут! Замирать! От! Страха! И! Любить!.. Эх!»
— Пришли! — сказал художник, остановившись перед подъездом большого кирпичного дома. — Ну как, согласны?
— Согласен! — вздохнул Лапенков.
— Я так и думал, — сказал художник. — Прошу вас…
Квартира у художника оказалась огромная и светлая. Три комнаты, через которые прошел Лапенков, были уставлены красивой старинной мебелью и книжными полками. Стены были увешаны картинами, иконами и какими-то диковинными масками. С потолков свешивались огромные старинные люстры с множеством стеклянных подвесок. Было очень уютно и, главное, прохладно.
— Садитесь, пожалуйста, — сказал художник, пододвигая к Лапенкову огромное кожаное кресло. Кирюша робко сел и с удовольствием почувствовал спиной приятный холодок кожи.
— Коньяку выпьете? — спросил художник.
— Нельзя мне, — грустно сказал Лапенков. — Врачи…
— Плюйте на них, — сказал художник. — Мне тоже нельзя, а я принимаю понемножку — и ничего…
Он вышел в другую комнату и вскоре вернулся, везя перед собой на колесиках маленький деревянный столик. На столике стояли два больших бокала с каким-то желтым соком, блюдечко с нарезанным лимоном, коробка шоколадных конфет, маленькие бисквитики, большая темная бутылка с яркой наклейкой и две пузатые рюмки.
Лапенков зачарованно смотрел на все эти прелести и, к своему удивлению, проглотил слюну, хотя ел совсем недавно.
— Пейте, не смущайтесь, — сказал художник, наливая рюмки. — Это «Камю»… Отличнейший коньяк… А сейчас я включу музыку. Я, знаете, люблю работать под музыку… Особенно Легран вдохновляет… Вы не возражаете?
— Нет, что вы… Конечно, — смутился Лапенков.
Они выпили. Художник чуть-чуть пригубил, а Лапенков выпил всю рюмку коньяку и весь бокал с соком. Коньяк был крепкий и ароматный, сок апельсиновый и холодный. Кирюше как-то сразу сделалось хорошо и радостно, тем более что он увидел, как художник вновь наполнил его рюмку.