Хочу твою любовь
Шрифт:
Он лжет. Рори прикрывает глаза, до боли вцепившись в холодный металл решетки за спиной, как будто это как-то может помочь и изо всех сил пытается заставить себя опомниться, прекратить этот психоз. Но все, о чем она может думать – если сейчас он ее не поцелует, она умрет, у нее просто-напросто разорвётся сердце.
Гэбриел Франсон знает об этом – и он медлит.
– Кто такая мицара? – этот вопрос, это странное, смутно знакомое слово где-то на периферии сознания, но оно помогает сохранить каплю разума.
А если Бригита или Азриэль обратят внимание, что ее долго
– Немного больше, чем обычный человек, – его вкрадчивый, медовый голос звучит сначала справа, а затем слева. Прижимаясь подбородком к ее виску, Гэбриел захватывает и приподнимает ее волосы у самого основания, бережно скручивая их в жгут. – Потомок одной из упавших на землю звезд… Они ведь падали тогда, в самом начале, сразу после сотворения времен. Правда, выжить удавалось немногим… На земле нашелся кое-кто, кто счел их сияние очень даже аппетитным. Сияние, эфир… Назвать можно как угодно, но суть одна. Это нечто чудесное, а за чудесным всегда найдутся охотники.
Наверно, это важно, потому что он говорит о ней, правда, какой-то бред, больше похожий на легенду, сказку, выдумку. Но не важнее, чем его подавляющая близость, порождающая мучительное вожделение, от которого бешено колотится сердце, а пересохшие губы приоткрываются сами собой. Рори встряхивает головой, и волосы падают на плечи, а он с усмешкой наклоняется ниже и… медлит.
– Боюсь, доблестный шериф, который будет рыть носом землю в поисках Чада – не единственная твоя проблема, моя милая маленькая Рори, – осторожно взяв ее за подбородок, Гэбриел прикасается подушечкой большого пальца к ее нижней губе. – Может быть, настала пора принять покровительство того, кто сможет тебя защитить? Или будешь строить из себя смелую и решительную героиню? Ты сама жаждешь этого – совершенно осознано, в трезвом рассудке и свободной воле.
– Уходи… – неизвестно, откуда у Авроры взялись силы выдохнуть это короткое и простое слово, когда все ее существо лихорадочно молило об обратном. – Уйди, сгинь, убирайся прочь!
– Мягкая, душистая, трепетная, карамельно-сливочная девочка… Прости, но нет.
Ее старания оказались смешными и совершенно бесполезными, потому что он ее поцеловал, но в этом поцелуе не было и капли той бережности и нежности, которую Гэбриел Франсон проявлял к Рори до этого. Он просто взял ее, плавно, но властно откинув голову девушки за волосы назад так, что Аврора оказалась в неестественной позе с высоко задранным подбородком и ртом, который он терзал прохладными, твердыми, чувственными губами. Их многогранный вкус раскрылся на устах Рори густой горько-сладкой черной патокой, золотистым ямайским ромом, крепостью табака и медовым сладострастием, которое пронзило до кончиков пальцев, ощущающих гладкую текстуру его черной рубашки.
Задыхаясь от грубого напора, Аврора почувствовала, как Гэбриел приспустил рукав ее платья вместе с бретелью лифчика и накрыл ладонью обнажившуюся грудь, едва ощутимо сжав указательным и средним пальцами болезненно откликнувшийся сосок.
Это было жутко, потому что она теряла себя, тонула в пьянящем дурмане подаренных им ощущений, и не
Это было преступно втройне, потому что он был вдвое старше ее, был пусть и не родным, но дядей, был, в конце концов, дьяволом.
Но это было блаженно, так нестерпимо блаженно, что помешательство подступало неотвратимо и ярко, потому что Аврора одновременно жаждала, чтобы он не прекращал целовать ее и чтобы этот мучительный поцелуй прервался… Чтобы он, убрав от нее руки, перестал так бесстыдно лапать ее грудь, и чтобы его ладонь скользнула ниже, между ее нервически стиснутых бедер, расслабляя и даря постыдное наслаждение. Чтобы сгинул, растворился, исчез из ее жизни навсегда и чтобы прямо сейчас перенёс в свой розово-серый номер, на низкую кровать, на кремовые простыни, которые очень быстро станут влажными.
Гэбриел Франсон остановился, когда она была уже близка к обмороку. Неспешно оторвавшись от ее измученных полураспахнутых губ и не отводя взгляда, аккуратно вернул на место бретельку бюстгалтера.
Краем взгляда Рори зацепила дернувшуюся в окне занавеску, а, может, ей просто показалось. Пожалуй, взлети сейчас дом Франсонов в небо на тысяче светящихся воздушных шариков, она не смогла воспринимать что-либо или кого-либо, кроме мужчины, который смотрел сверху вниз на ее запрокинутое к нему лицо.
– Одно твое слово. И я продолжу.
– Я думала, такие, как ты, не спрашивают, – выдохнула Рори, боясь не то, что изменить неудобное положение, в котором у нее затекла спина, а даже просто шелохнуться.
– Грубая сила – удел плебеев, а настоящее развращение – лезвие тонкое, – отозвался Гэбриел, склонившись к ее шее, но не прикасаясь губами, так, что она чувствовала его дыхание там, где пульсировала сонная артерия. – Настолько тонкое, чтобы ты даже не почувствовала, как оно в тебя вошло.
– У лезвия есть и обратная сторона, – с трудом, но ей удалось принять нормальное положение и отступить от него. – И тот, кто его держит, может пораниться сам.
– Самая глупая угроза из всех, которые я слышал. Но довольно изящная, нужно это признать, – улыбнулся Гэбриел, не предпринимая попытки приблизиться, как будто не держал ее сейчас стальной хваткой, давая прочувствовать свою остервенелую силу. – Думаешь, я бы мог причинить тебе боль, унизить? Я здесь, чтобы любить тебя. И мог бы делать это прямо сейчас. Но, пожалуй, пока достаточно, что этой ночью ты будешь кусать локти, что сказала мне «Нет».
Гэбриел Франсон легко, по-отечески поцеловал ее в лоб и, заботливо шепнув «Добрых снов», как ни в чем не бывало, ушел, оставив Аврору одну. Его присутствие было настолько магнетическим и ярким, что с его уходом мир окрасился в тусклые и пугающие тона, и Рори с трудом, на ватных ногах добралась до крыльца, а затем, воровато оглянувшись на гостиную, из которой доносились голоса, до своей спальни.
Пусть возникнут подозрения, пусть Бригита Франсон, кажется, все увидела, сейчас она просто не сможет делать вид, что с ней все в порядке.