Hochzeitsreise

Сорокин Владимир Георгиевич

МАША-1 (кидает "Озеро"). Он тогда когти рвал со страшной силой, ему за фарцу иконами срок грозил. Как говорится - улетела птичка из-под ножа. А в Израиле он семитской этнографией объелся, на свою бабу болт забил, хоть она уже была с ребенком: хочу в Париж! Я тоже в Париж хотела, а куда еще хотеть? Не в Хельсинки же. В общем, трахнулись мы с ним, купили билеты - и в Париж. Лечу и думаю - вот, пиздец, город нашей с тобой мечты. Ив Монтан, Елисейские поля. Пляс Пигаль. Думаю, вот где душа расправится, вот где вздохну свободно. Но теперь, трезво оценивая всю Европу, скажу тебе без дураков: хуевей столицы, чем

Париж, я не встречала. Город маленький, грязный, везде пробки, черномазых и арабов до хуя. Французы - такие свиньи! Жадные, мещане до мозга костей, но каждый - пуп земли. Сколько меня не ебли французы, еще в России, - никто никогда ничего не подарил! А бюрократы у них - еб твою мать! Пока мы вид на жительство получили, я поседела. А потом началось самое хуевое - денег нет, живем на пособие, Сашка подрабатывает грузчиком. А я... Знаешь, чем я там зарабатывала? Лепила пельмени для русского ресторана "Метелица". Убиться веником, зайка! Я - дочь профессора Рубинштейна сижу в однокомнатной квартирке в арабском районе и леплю пельмени! Пиздец всему!

МАША-2 (из окошка недостроенной ледяной избушки). Пизцец всему.

МАША-1 (забирает оставшийся "Нойшванштайн" и выпрыгивает из пустой рамы). А эмиграция! Вот где паноптикум, хоть всех в кунсткамере выставляй! Мудаки, тупицы, павлины.

МАША-2. Мудаки, тупицы, павлины.

МАША-1. А эти писатели наши, властители дум. Такое говно, такое говно!

МАША-2. Такое говно, такое говно.

МАША-1. А художники! Только бы поскорее в постель уложить, трахнуться кое-как и хныкать, как они любят Россию-матушку и как не хотели уезжать. Свиньи! МАША-2. Свиньи.

МАША-1. В общем, в Париже я говна хлебнула - мало не покажется.

МАША-2. Мало не покажется.

Маша-1, пристально смотрит на избушку, потом с криком бросает в нее "Нойшванштайн". Избушка разваливается на куски, Маша-2 выскакивает из нее, Маша-1 гонится за ней, продолжая кричать, Маша-2 вспрыгивает в раму, рама начинает раскачиваться, поднимаясь над сценой. Звучит бравурная музыка. Маша-1 плачет, садится на пол, закуривает.

МАША-2 (весело раскачиваясь на раме). Но было и в Париже светлое пятно. Эдик. Утешил и обогрел меня просто по-отечески. Первый эмигрант, который сказал мне две очень важные вещи. Первое: эмиграция, это в любом случае трагедия. Второе: на Западе ебаться без презервативов можно только с приличными людьми. Так что, делай выводы. Маша, сдерживай свой темперамент.

МАША-1 (курит, всхлипывая). Вот. А потом говорит... хочешь, говорит, я тебя с приличным человеком познакомлю. Я говорю - мне все равно, знакомь. Ну и... у них было суаре по поводу продажи картины Эдика одному немцу. Эдик говорит - приходи, он парень симпатичный, только со странностями. Химик. Вроде, из очень богатой семьи. Собирает живопись еврейских художников. Торчит на еврейской культуре. Учит иврит. Приходи.

МАША-2. Признаться, я ожидала встретить такого плешивого очкарика, скучного, как гороховый суп. Но, рыбка моя, когда я вошла и ЕГО увидела, я просто охуела: высокий альбинос, голубоглазый, лицо красивое, породистое, странное, нервное, - то, что надо. 41 год, а выглядит моложе меня. Но при этом весь какой-то пришибленный, робкий.

МАША-1. Да... встал и смотрит на меня, будто он у меня что-то украл. Стоит, как хуй, и смотрит. Я даже смутилась

сперва. Но... честно скажу - я сразу заторчала на нем. Врать не буду. Сразу заторчала.

МАША-2. И стала лихорадочно вспоминать свой семейно-школьный немецкий. Меня же дедушка-бабушка на братьях Гримм дрочили с пеленок, еврейское воспитание профессорской дочки, что ты хочешь, а папаша за завтраком бывало (декламирует с сильным русским акцентом):

Ихь штанд геленэт дэн Мает

Унд цэльте едэ Велле

Адэ, майн щенес Фатерланд,

Майн Шифф, дас зегелт шнелле.

МАША-1 (всхлипывая). Ну и... в общем, я это... ну...

Рама перестает раскачиваться.

МАША-2 (пристально смотрит на Машу-1). И?

МАША-1 (плачет). Знаешь... ну... я тогда... я тогда...

МАША-2 (выплывает из рамы, зависает в воздухе над Машей-1). Что?

МАША-1 (рыдает). Ну... я... я... тогда... я...

МАША-2 (тихо, зловеще). Пошла вон отсюда.

МАША-1 (перестав рыдать, поднимает голову и видит нависшую над собой Машу-2). А?

МАША-2 (нажимает рукой на голову Маши-1, вдавливая ее в пол). Воооооон.

Маша-1 исчезает.

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

На заднике сцены висят две массивные пустые рамы. Сцена покрыта большими белыми кусками, похожими на части разборных детских картин "puzzle". К каждому куску приделан либо белый крюк, либо белая женская туфля. Посередине сцены с бокалом шампанского стоит Гюнтер. На нем элегантный, но слегка чопорный костюм. К Гюнтеру подходит Маша. На ней красивое вечернее платье, в руке бокал шампанского. Звучит французская эстрадная музыка.

МАША. Добрый вечер. Меня зовут Маша.

ГЮНТЕР (говорит, сильно заикаясь). Дддобрый вввечер. Гюнтер.

МАША. Вы интересуетесь еврейской живописью?

ГЮНТЕР. Ннне только. Ннно вообще еврейской кккультурой.

МАША. Почему?

ГЮНТЕР. Ну... эттто очччень интересно.

МАША. Эдик сказал мне, что вы знаете иврит.

ГЮНТЕР. Нннемного.

МАША (на иврите). Где вы учили иврит?

ГЮНТЕР (на иврите). Я учччил ивврит в Иерусалимском уннниверситете.

МАША (на иврите). И как долго?

ГЮНТЕР (на иврите). Два гггода.

МАША. Два года? (Смеется). А я смогла только два месяца.

ГЮНТЕР. Пппочему?

МАША. Потому что надоело!

Смеются.

МАША. Вы прожили в Иерусалиме два года? И вам не наскучило?

ГЮНТЕР. Сссовсем нет. Там всссе очччень интересно. Очччень.

МАША. А я за год там чуть с ума не сошла от скуки.

ГЮНТЕР. Вы еврейка?

МАША. Стопроцентная!

ГЮНТЕР. И ввам бббыло скучно на своей ииисторической родине?

МАША. Жутко скучно!

ГЮНТЕР. Ккконечно, в Израиле мммного проблем. Бббезработица. Ппполитические проблемы...

МАША. Да это не важно. Везде одни и те же проблемы. Просто мне было скучно там.

ГЮНТЕР. А голос крови?

МАША Я его слышала довольно редко.

ГЮНТЕР. Правда? И вам не странно это?

МАША. Очень странно! (Смеется.) Я в Москве тоже всегда шутила над всеми этими еврейскими семейными обрядами. А отец мне говорил: ничего, приедешь в Израиль - перестанешь смеяться. Приехали. Папа первым делом повел меня к Стене Плача. Чтоб исправить раз и навсегда. Перед этой стеной плачут все евреи. Все, без исключения. Я очень хотела заплакать. Стою и хочу. Но так и не заплакала.