Ход кротом
Шрифт:
В протянутую руку оратора Сашко вложил папку с теми самыми документами на отличной бумаге, и папку эту Махно высоко поднял над головой, и столь же синхронно, в жуткой тишине, в красном свете заката, красные обложки подняли над собой чинные немцы, бритые наголо туркмены, пшеничноусые белорусы, загорелые украинцы, сверкающие глазами горцы Закавказья, прокаленные солнцем персы, белозубые кубанцы, черногубые шахтеры, черночубые венгры…
— Либо мы сами возьмем все, что нам нужно!
Сдержанное возмущение «приличных джентльменов» потонуло в аплодисментах советских представителей. Казалось, жесть в ладонях
— А ничего парень.
Тут все, заготовившие уже хлесткие возражения, так и поперхнулись на полуслове. Неужели все любовные истории, приписываемые Марии Эдинбургской — правда?
— Вы, пани, тоже хорошо выглядите, — вежливо сказал Махно. — Постарайтесь не попасть моей сотне под горячую руку.
В наступившей мертвой тишине корреспондент, опять роняя слюну, лихорадочно погнал грифель по странице блокнота: «Махно делает комплименты королеве Румынии. Запретная любовь принцессы и анархиста! Новая история Ромео и Джульетты! Сословные барьеры рухнули под натиском нового века!»
И Сашко Лепетченко, простой, как грабли, пробормотал:
— Батько, вы шо? Сейчас как распишут нас во всех газетах, то Настя вас и до хаты не пустит! Хоть здесь жить оставайся!
А главный идеолог Аршинов — молодой, стройный, но навидавшийся в зимней войне такого, что поседел раньше, чем начал было лысеть — уронил только:
— П**дец… — чем опять оборвал на полуслове забормотавших по всему залу переводчиков.
После такого, разумеется, о продолжении заседания никто не заговаривал.
— … Да и не пустят уже вас на заседание, после выступления настолько неуважительного к самому духу мирной конференции. Надо же, предсказывать новую Мировую Войну! Но у меня к вам другое дело. Мой и ваш общий знакомый… Увы, не могу назвать его ни другом, ни даже союзником… Он говорит: гешефт можно делать не только с друзьями.
Махно косился на гостя краем глаза, больше смотрел в распахнутое по случаю лета окно. За окном красивый город, милый, для жилья удобный. Трамваи повсюду, множество уличных кафе, превосходные булки, отменный кофе — и дешево, даже сейчас, после изглодавшей Европу войны. Красные черепичные крыши, аккуратная каменная кладка, решеточки с водостоками; а некогда ходить и разглядывать. Все должность да дела Республики, а быть человеком, быть собой — четверть часа, пока ждешь прибытия очередного важного переговорщика.
Вот приехать к Насте домой, и что рассказывать? Черчилля видел? Видывали мы лилипутов и покрупнее, как говорил все тот же Корабельщик.
Черчилль сопел, щурился на дешевое красное вино, беззаботно играющее в стакане тонкого стекла. Ощущал под ложечкой привычную уже тяжесть и слабый покамест шум в ушах; нет, положим до приступа «грудной жабы» далеко еще, но, наверное, стоит уже сегодня навестить медика. Только не сушеного стерильного американца. Лучше пусть найдут француза, жизнерадостного лысого толстяка, уж он-то не станет читать проповеди о грехе чревоугодия.
Вошедший Сашко Лепетченко увидал словно бы картину, вырезанную, выхваченную
Сашко положил на стол большую, четкую черно-белую фотографию; Махно подмигнул ему, оторвавшись от грустных мыслей, и Сашко, успокоенный, вышел.
Сэр Уинстон всмотрелся в придвинутый и вежливо развернутый к нему правильной стороной снимок. На снимке здоровенный многобашенный танк извергал огонь во все стороны, безжалостно кроша пулеметами каких-то наездников, судя по папахам — Кавказскую Конную Дивизию Туземных Народов, или как там она у русских правильно именовалась. Чуть ниже прямо на снимке белым прочертили дату — середина весны, больше двух месяцев назад.
Русские междуусобицы занимали Черчилля весьма и весьма, но именно поэтому сейчас он внимательнейшим образом вгляделся в танк, изображая интерес к технике и нарочитое равнодушие к обстоятельствам фотосъемки.
Корпус танка ничем не походил ни на привычные английские «ромбы», ни на появившиеся под конец войны бронетракторы «Уиппет», шустрые, но маленькие и вооруженные лишь пулеметом винтовочного калибра. На французского бегемота «Сен-шамон», утыкавшегося вывешенной вперед мордой в каждый склон, красный танк не походил тоже. Корпус танка — плоский, длинный, простой прямоугольной формы, с колпаком посреди скошенного лба, явно для механика-водителя. По сторонам от рубки механика две круглые пулеметные башенки; отлично поставленная фотография передала даже неровную «паровозную» клепку. Что же это, самоделка? Гениальная импровизация? Или это боевые испытания машины из «Марксовых монастырей»?
По центру плоского корпуса граненая башня с короткоствольной штурмовой пушкой. Тоже понятно: давить пулеметные гнезда, оживающие, когда сей мастодонт поведет за собой пехоту. За главной еще пара пулеметных башен, а за ними еще какие-то планки на станке… Направляющие для ракет Конгрева? Или антенны для лучей смерти?
Кстати, гусеницы не охватывают корпус поверху, проходят под крыльями; катки закрыты фальшбортом… По фальшборту вертикальная лесенка, вот как! Высота, значит, не позволяет запрыгивать на броню. Чем дальше, тем интереснее. А что движет столь громадную машину? Неужели дизель или бензиновый мотор? Но какова же там передача? Электрическая, как на том же «Сен-Шамоне», горящая поминутно?
Впрочем, пусть разбираются специалисты, они для того и существуют.
— Специалисты говорят, что такую машину можно сделать на основании вашего «Виккерса”-двенадцатитонника. Всего лишь немного удлинить корпус, взять судовой двигатель в тысячу сил, добавить башен… Передачу придется проектировать заново, но у вас танкостроители опытные, разберутся. Мы хотели бы заказать вам десятка два таких танков. Заплатим зерном и мясом.
Выслушав перевод, Черчилль одобрительно кивнул и добавил: