Ход кротом
Шрифт:
— Товарищ Корабельщик, ваш прогноз для каждого варианта развития событий?
И вот смотрит на меня полный состав Совнаркома. И медик Семашко, и главный учитель Луначарский, и страшный Железный Феликс, и главный юрист Курский, и та самая Коллонтай, отозванная по случаю важнейшего процесса из Норвегии, где она пребывала в ранге полномочного представителя… Здешние от Коллонтай сами не свои, а мне как-то все равно. Не мой тип.
Кровавый тиран Сталин почему-то упорно не голосует за расстрел. Нарком тяжелой промышленности Орджоникидзе,
С другой стороны, на Гражданской войне — а это именно продолжение Гражданской Войны, сомнения нет — сколько раз люди меняли стороны?
Вот сколько раз мы там, у себя, в теплом неголодном будущем, руками размахивали: зачем расстреливали тысячи? Разве нельзя было обойтись меньшей кровью? И я руками махал, и я кричал: Хрущев, солнышко, просил квоты на расстрел увеличить? В топку лысого кукурузера!
Судьба услышала и дала мне простую задачу: не тысячи, не сотни, не десятки. Вынеси приговор одному-единственному человеку. Он заговорщик, предавший уже дважды. Сперва нас, а потом и товарищей по заговору. Он тебя самого замышлял убить; мало ли, что передумал. Завтра в обратную сторону передумает.
А что, кстати, сам прогноз говорит?
Прогноз говорит четко: мочить его надо, крысу. И чего тут менжеваться, вовсе непонятно. Англию обстреливал — не дрожал. Крымский Зимний Поход помогал уничтожать, чехословацкий корпус резал, конницу Махно по видеопланшету наводил на гайдамаков — даже на миг не задумался, не колебался.
Эх, как там у Гендальфа? «Не торопись никого осуждать на смерть. Ибо даже мудрейшим не дано провидеть все.» Или вот еще Ода Нобунага: «Если я начну убивать не для дела, а от страха, то моя жизнь, может быть, станет длиннее, а может и нет. Но вот моей она точно быть перестанет».
Впрочем! Чего я дурью маюсь? Это здешние проследить не смогут. А я личную метку ему шлепну, как Пианисту. И все, никакой больше контрреволюции. Я же суперлинкор Тумана, мне палачествовать из страха перед будущим предательством совсем не обязательно!
Я поднял глаза от синего экрана и заговорил тщательно спроектированным «справочным» голосом.
— … Итак, с учетом особого мнения товарища Сталина, из уважения к его коммунистической солидарности с товарищами, наркомат информатики предлагает вам следующий вариант. Указанного гражданина передать в распоряжение Наркомата Информатики и средствами Наркомата обеспечить его абсолютную лояльность. У нас большой опыт в обеспечении лояльности «бывших» всех размеров и сортов. Пока что срывов не случалось. Таким образом Совнарком поощрит самого этого гражданина, сохранив ему жизнь. Таким образом Совнарком учтет мнение товарища Сталина, который совершенно верно заметил, что кадрами не разбрасываются. Наконец, таким образом, Совнарком застрахуется от предательства упомянутого гражданина без выноса сора из избы, не давая повода зарубежным врагам увидеть в нас раскол и слабость.
— Прошу голосовать! — Ленин поднял молоточек. — За предложение товарища Орджоникидзе, расстрел… Один. За предложение товарища Сталина… Один. За предложение товарища Корабельщика…
Ленин кивнул секретарям. Поднял руку наркомвоенмор Фрунзе.
— Товарищ Фрунзе, слушаю вас.
— Выношу на обсуждение просьбу подростка, Василия Ивановича Баклакова. В награду за проявленную революционную сознательность он хотел бы допуска к экзаменам в летное училище.
— А что, у него плохие оценки? Или слаб здоровьем?
— Второе. — Фрунзе помялся. — Честно говоря, полагаю, что на экзаменах его зарубят. А мне бы этого не хотелось. Мы, в конце-то концов, для чего воевали? Чтобы такие вот Васьки с хутора близ Диканьки могли в люди выйти.
Корабельщик прошелестел «справочным» голосом:
— Товарищ Фрунзе, в данном вопросе протекция и послабления недопустимы. Пилот рискует не только собственной жизнью, но и жизнью пассажиров.
— А если самолет одноместный?
— Страна под крыльями многоместная, — вздохнул Корабельщик. — Даже одноместный истребитель, упавший, скажем, на нефтебазу…
— К порядку, не отвлекайтесь, — проворчал недовольный внезапной задержкой Ленин. — Подавайте предложения.
— К экзаменам допустить, послаблений не давать, — легко и спокойно сказал Корабельщик, и все разом подняли красные книжечки-мандаты, чтобы председателю не перетрудиться с подсчетом.
— Единогласно. Благодарю, товарищи. Получите у секретарей повестку на завтра и можете быть свободны!
Люди и Корабельщик поднялись, потянулись, разминая затекшие за долгое заседание руки-ноги. Затем понемногу вышли в коридор.
Выходя в коридор, Сталин подал оговоренный знак — и свет отключили. Только далеко впереди светился прямоугольник выхода, да на фоне белом резкая черная фигура матроса.
Подойдя поближе, Сталин вытянул руку и стволом пистолета нащупал Корабельщика; судя по росту, ствол пришелся ему в почку. Оттянув затвор, товарищ Сталин ласковым голосом поинтересовался:
— Ты чего меня стебешь постоянно, конь педальный?
Корабельщик, не поворачивая головы, ответил:
— У нас, попаданцев, с этим делом все строго. Не учил жизни товарища Сталина — еще не мужик. Учил, попался кровавому палачу Берии — уже не мужик. Учил, никому не попался — только тогда поздравляем, настоящий мужик.
— Что за Берия еще?
— У вас вместо него Дзержинский.
Товарищ Сталин перемолчал несколько секунд, но дыхание Корабельщика оставалось все таким же ровным, невзирая на отчетливо упертый под микитки ствол.
— А на самом деле?
— На самом деле, — Корабельщик заговорил глуше, — я всегда был слабым. Ведь отчего я к вам-то подался? Сильный и дома хорошо устраивается. Вот я и отправился… Авторитет зарабатывать. А слабому трудно научиться вести себя как сильный. У вас же пословица есть: «Не дай бог свинье рогов, а холопу барства».
Товарищ Сталин снова умолк. Последние слова Корабельщика звучали правдиво, но черт его знает, инопланетника: вдруг снова прикидывается.
Ничего не надумав, товарищ Сталин убрал ствол и проворчал, просто чтобы оставить за собой последнее слово: