Ход кротом
Шрифт:
— Антанта не позволит, синьоры. Антанта двинет на нас войска. Лить кровь собственного народа? История мне этого не простит!
— Ничего, синьор, — вступает в беседу моряк. Здесь, на берегах Адриатики, много таких темноволосых, с цветом глаз темно-темно синим, каким на морских картах отмывают безопасные глубины. — У нас найдется, чем ответить Антанте.
— Да и в конце-то концов, — седой однорукий пилот смотрит на пламя свечи сквозь стакан белого вина, — объявим Фиуме вольным городом. Республикой. Где тут Италия? При чем тут Италия?
— Синьор, — Поэт проявляет неожиданную
— Нас признают побежденные, — глубоким баритоном, почти басом вступает моряк. — Германия, к примеру. Им позарез необходим выход на рынки, но так, чтобы никто не понял, что это немцы.
— Германия? — все смеются и наливают еще граппы. Виноградная водка идет уже как вода. За окном ночь и туман, одуванчики фонарей, ежики-светильники гондольеров.
— Не только Германия. Есть еще Россия.
— Россия, — шепнул Корабельщик после условного стука в дверь под бронзовой табличкой.
За дверью некоторое время повозились, но дверь открыли. Рослый седой мужчина в халате и мягких тапочках с загнутыми носами. В руке мужчина привычно держал здоровенный офицерский «кольт-браунинг», поставлявшийся американцами во Францию, брат-близнец оружия Корабельщика. Осмотрев гостей, мужчина ответил:
— Решительность.
И пригласил полушепотом:
— Входите, господа. Только прошу вас, ради всех святых, не разбудите прислугу. Назавтра же донесут.
Матрос беспечно махнул широкой ладонью:
— Вы не ждите, сами донесите. Вам зачтется. А мы завтра все равно в другой части уж окажемся. Зато можно не скрываясь чаю выпить. И еще нам бы себя в порядок привести, который день скитаемся.
— М-да, некоторое амбре… — вежливо покачал бакенбардами Андрей Андреевич.
— Воняет гадостно, — просто сказал Скромный. — Да что поделать.
Прошли в черную половину, растолкали пухлую кухарку. Истопника будить не стали: печь вполне умело разжег Скромный. Матрос легко поднял на нее здоровый бак с водой — Андрей Андреевич снова покачал головой.
Кухарка наскоро сметала что нашла — обрезки колбасы, вполне свежую булку, отложенную к завтраку, изрядный кусок сыра. Ухватила полуведерный самовар, но матрос решительно пресек ее попытку и взял самовар сам. Отнес на середину кухни, на лист железа. Снял крышку, налил воду — труба и топка торчали посреди воды островом. Закончив лить воду, крышку матрос прикрыл, чтобы не сыпался сор. В топку положил всего пару щепок и лоскут бумаги. Поджег. Нахлобучил дымовую трубу, повернув ее к раскрытому окну кухни. Подождал с минуту: щепки занялись. Трубу снял голой рукой, будто вовсе она не нагрелась, вложил еще несколько щепок…
Дальше Скромный не разглядывал: что же, самовара не видал? Он с удовольствием пошел мыться, после чего хватился белья. Кухарка из-за двери проворчала, что выполоскала и на печь пристроила — к утру просохнет, она-де уж знает, как гостям
Скромный огляделся. Резные шкафчики, буфет, рюмочки-тарелочки, гнутые спинки стульев. Скатерть крахмальная. Ну, позолота, ну рисунки на потолке. Но здесь все это выглядело не так пестро и глупо, как в особняке Морозова; пожалуй, в этот потолок он бы пожалел жахнуть из нагана.
— Располагайтесь, юноша, — его благородие вздохнул. — Вы нынче откуда?
— От Чернова и Марии Спиридоновой, — осторожно сказал гость. Как он догадался, «нынче» Корабельщик изображал офицера-заговорщика. По всему выходило, в Ярославле белые с эсерами готовили бунт, чтобы открыть северный фронт высадившимся в Архангельске англичанам и французам. Почему белые? Потому что матрос постучал условным стуком, обменявшись с Андреем Андреевичем паролем и отзывом. Почему эсеры? Потому, что Корабельщик не зря же упомянул знаменитого Бориса Савинкова, легенду эсеровского террора!
Но вернувшийся из ванной Корабельщик поправил на себе очередной хозяйский халат и заговорил вовсе о другом:
— Итак, Андрей Андреевич, вы все же отважились уйти на Дон.
— Истинно так.
Налили чаю, выпили по первому, самому вкусному, блюдечку. Сахар поставили в розетке, пили вприкуску, не смущая сложными наборами вилок — чего, признаться, Скромный опасался. Вместо ложечек-вилочек на столе красиво, треугольником, лежали «кольты» хозяина и Корабельщика, увенчанные наганом Скромного.
— Слыхал я, — с намеком прищурился хозяин, — матросы «Балтийский чай» уважают?
— Не из таких, — мотнул головой Корабельщик. — Меня тут безо всякого марафета кидает — в Бискайском заливе так не кидало. Но я про Дон спрашивал.
— Не сомневайтесь, решение мое твердо. Сперва большевики пообещали мужичкам землицы-с, а нынче нате-с вам комбеды с продразверсткою? Так стоило ли за сие свергать помазанника божия?
— Не смею вас отговаривать. Но задам один вопрос. — Корабельщик побарабанил пальцами по столу, поглядел на хозяина прямо и выстрелил тем самым взглядом:
— Чего мы этим добьемся?
— То есть как «чего?» — Андрей Андреевич вскинул седые брови, сделавшись похожим на бульдога, от которого хозяин требует не ученого кунштюка.
— Смотрите, — вздохнул Корабельщик. — Объясняю. Допустим, вы ушли на Дон. Предположим, русский народ-богоносец в едином порыве поднялся на борьбу… Скромный, скажите, ваша губерния поднимется?
— Нет, — ответил Скромный. — Никак нет. Не хотят люди возврата к старому. Екатеринославская губерния вся поддерживает коммунистов-анархистов. Сведения точнейшие, из первых рук.