Ходоки во времени. Суета во времени. Книга 2
Шрифт:
– И женщины всегда должны видеть веселящую их душу плоть великого Анки, – гремел Уленойк, – иметь возможность наполнить свои руки, рот и лоно её объёмом, познать трепет и упругость мужского естества…
Женщина, ублажавшая Уленойка, не понимала их разговора, ведомого на языке ходоков вперемежку с местным. Она с увлечением продолжала своё занятие. Уленойк, высказывая Ивану своё кредо, каким-то образом, наверное, проявил свои мысли, отчего женщина начала извиваться гибким телом и постанывать. Уленойк опустил руку и помял ей небольшую грудь с заострёнными от желания бледно-розовыми
Иван, стиснув зубы, замер. А Уленойк, словно позабыв о нём, доводил женщину до экстаза. Его громадные руки оказались такими же проворными, как и у его очередной подружки, содрогавшейся от наслаждения.
Наконец она выгнулась, стон перешёл в крик…
– …у них, – как ни в чём ни бывало, продолжал Уленойк, оставляя женщину один на один со своим счастьем, – желание есть всегда, но дремлет, когда мужское естество скрыто, а это всё равно, что недоступно. Поэтому надо делать так, чтобы оно всегда бодрствовало, и было готово дать женщине счастье.
– Но, – решился не согласиться Иван, сам доведённый зрелищем до возбуждения, – нельзя объять необъятного, как у нас говорят. У тебя столько женщин и, если у всех будет всегда недремлющее желание и готовность, то… Это, уж точно, надо быть Богом, а не человеком, дабы все их желания удовлетворить. Я бы никогда…
– Что ты, Ваня! Для этого есть тысячи способов. Вот смотри! – Уленойк опять потянулся к женщине.
– Не надо! – выкрикнул Иван. – Как-нибудь в другой раз. Я к тебе по делу пришёл, а не смотреть, как ты тут лихо справляешься со своими женщинами.
Реликты
– А-а, помнишь! – выслушав Ивана, удовлетворённо заметил Уленойк. – А я уже думал, тебя моё предложение посмотреть на них, на туйков, не заинтересовало. Я покажу тебе их. Но опять предупреждаю, дело не безопасное.
– Я помню. И кое-что взял с собой.
– Что? – оживился вождь ылимов, отдирая руки женщины от своих членов и небрежным мановением кисти руки, отсылая её от себя. – Мне, Ваня, интересно посмотреть, что ты принёс. У нашего народа когда-то тоже были какие-то вещи, которые иногда попадали к нам из будущего… Или, может быть, доходили к нам из прошлого. Показывай!
Такой Уленойк нравился Ивану больше, чем изнеженный и бездумный, вечно занятый женщинами и утехами с ними.
Он раскрыл свой рюкзак, заметно обтрепавшийся и полинявший от постоянного употребления. Но он уже привык к нему, и менять его на новый, подаренный Симоном, не торопился.
Уленойк нетерпеливо потянулся, потрогал клапаны заплечного мешка туриста, ремни. Сосредоточенно засопел.
– Не из кожи, – оценил он.
– Брезент, палаточная ткань, – машинально пояснил Иван и распахнул, показав содержимое рюкзака.
Так же машинально отвёл потянувшуюся громадную, ищущую, что бы ухватить, руку Уленойка.
Сверху лежал толстый свитер, под ним – пистолет и бинокль.
– Это оружие, – Иван отложил пистолет в сторону, вновь отводя уже обе руки, протянутые ылимом, и подсовывая ему бинокль. – А это, чтобы хорошо далеко видеть.
Уже
Ещё в прошлый раз Иван заметил, что вождь ылимов, проявляя живой интерес к вещам из будущего, обладать ими не желает. Для его времени все они составляли некие экзотические игрушки, не нужные в практической жизни. Подаренная ему тогда, в первый раз, Иваном зажигалка, занимала его только первые мгновения. Он с недоверчивым восхищением встречал каждое появление язычка пламени и точно так же, как сейчас развлекался биноклем, смеялся и ухал от восторга.
Однако зажигалка сразу же затерялась где-то в его гареме, вызывая, наверное, кратковременное внимание толпы женщин, после чего вещица дошла до бесчисленной оравы детишек, где так же удивляла всех некоторое время; потом её, наверное, выбросили за ненадобностью или элементарно потеряли и забыли о ней.
И сейчас его любопытство к биноклю быстро пропало, и он уже с уважением взвешивал в руках топорик, тут же принялся рассматривать фотоаппарат, взятый Иваном в этот поход из соображений, самому ему непонятных. Дошла очередь до верёвки – тонкой и прочной. Она-то и вызвала у Уленойка наибольший интерес.
– Не слишком тонка? – деловито начал расспрашивать он. – Я тяжёлый. Если упаду, не порвётся?
– Нас двоих выдержит, – заверил Иван, не уточняя, куда это Уленойк решил падать.
– И это? – ылим попытался разогнуть крюки миниатюрной кошки, венчающей один конец верёвки.
– И это.
Иван вынул, было, бластер, но тут же положил назад, а показал на ряд консервных банок, поясняя их назначение. Уленойк понял его объяснения по-своему.
– Копчёное мясо надо обложить листом рихола. Чем дольше оно в нём лежит, тем мягче и вкуснее. – Пообещал: – Я возьму.
Он попробовал хлеб, купленный Сарыем для Ивана в ближайшем от его квартиры магазине, и нашёл его слишком солёным и суховатым.
– Наш лучше, – заявил он безапелляционно. – Наш возьмём!
Иван не спорил. Он имел своё мнение на еду. Привычка есть привычное – в натуре человека, часть его представлений о мире и жизни. Потому-то хлеб соплеменников Уленойка – густая каша из каких-то непропечённых злаков – совершенно не шла ему в горло. Кашу он с детства не любил.
Подготовка, в общем, заняла немного времени, но истомила Ивана.
Жизнь в ромте, на взгляд со стороны, за время подготовки ничем не изменилась, но короткие приказы Уленойка исполнялись беспрекословно и споро. Предводитель ылимов при этом успевал ласкать своих многочисленных жён, а по представлениям Ивана, бесконечного их числа, в непонятной ему же последовательности появляющихся перед своим кумиром, хозяином и мужем, получая от него желаемое.
Всё это походило на сплошную оргию, и в то же самое время – на сборы. Разнообразные действия Уленойка нельзя было назвать ни половым актом, ни соитием: он совершал все эти манипуляции, походя, и продолжал разговаривать с Иваном и комментировать свою экипировку: