Ходорковский. Не виновен
Шрифт:
А в «зоне» действительно обычные люди, разные, но абсолютно обычные, наши, россияне.
Жизнь идет. Желаю Вам успехов.
И не бойтесь, все совсем не так плохо в нашей России.
С уважением <подпись>».
Он еще меня утешает!
Там архитрудно писать. Сто человек в отряде, право тратить на продукты 1800 рублей в месяц, голод, недосып, бессмысленная и монотонная работа.
Не так плохо…
Иногда мне кажется, а не стоит ли жить в этом мире, том, который описывает наше телевидение, рапортуя, как все хорошо. Какое мне, в конце концов, дело до того, что кого-то осудили по сфабрикованным обвинениям,
Но я боюсь лжи. Слишком опасно, когда тебе лгут. Лгут — значит, ограбят, прокинут или подставят. Если не убьют.
Лгать любили фашисты. Разовая камера — душ. Газенваген — машина для перевозки людей, замаскированная гильотина — прибор для измерения роста.
31 января 2006 года. Пресс-конференция Путина. Больше получаса я не выдерживаю, выключаю. Потому что он говорит одно, а делает другое. Говорит, что в стране не идет национализация, и национализирует путем продажи «Газпрому» или «Роснефти» сначала телевидение, теперь нефтедобывающие компании. Говорит, что не будет пересмотра итогов приватизации, когда, по крайней мере, два человека уже сидят по приватизационному делу: один в Краснокаменске [7 — Михаил Ходорковский], другой — в поселке Харп [8 — Платон Лебедев.]. Говорит о поддержке неправительственных общественных организаций и лишает их источников финансирования. Ложь.
Ложь.
Ложь.
Он слишком много врет!
Мне страшно.
Часть 1 Молодые годы
Как все начиналось
Этот человек оброс множеством мифов: он сидит за налоговые преступления, он заявлял, что собирается стать премьером, он убийца и вор, он политзаключенный, репрессированный за финансирование оппозиционных партий, он зиц-председатель, который ничем не владел и не управлял. Одни мифы имеют очень слабое отношение к действительности, другие не имеют вообще. Но дело ЮКОСа покрыто таким слоем клеветы, лжи, выдумок и заблуждений, что мне понадобились годы и очень глубокое погружение в проблему, чтобы отделить мифы от реальности.
Итак…
26 июня 1963 года в семье заместителя главного конструктора завода «Калибр» Бориса Моисеевича Ходорковского и его жены инженера-технолога Марины Филипповны, работавшей на том же заводе, родился мальчик, которого назвали Мишей.
Марина Филипповна в девичестве Петрова, из русских дворян. Ее дед — Михаил Александрович — инженер с двумя высшими образованиями, получил в приданое за своей женой Верой имение под Харьковом и пивоваренный завод «Новая Бавария».
Завод был в упадке, но дед быстро сделал его процветающим предприятием. И отложил миллион рублей на образование детей за границей.
Революция отняла все — и имение, и завод. Но Петровы не эмигрировали, как спустя восемьдесят с лишним лет откажется эмигрировать их правнук.
Отец Бориса Моисеевича погиб в 1941 году, и они с малолетней сестрой остались с матерью, которая работала на авиационном заводе и неделями не бывала дома.
Дети в полной мере
В Интернете много информации, но она противоречива и сомнительна. Чтобы писать, нужно все увидеть собственными глазами и пропустить через себя.
В мае 2008 года я написала родителям Ходорковского и попросила об интервью. Вскоре мне позвонила Марина Филипповна и пригласила на празднование Последнего звонка в лицей-интернат «Подмосковный» в поселке Коралово. Странное, слишком красивое название: то ли от кораллов, то ли от караулов, которые когда-то стояли в этих местах.
«Одевайтесь потеплее, — сказала она. — У нас холодно, и весь день льет дождь. И на ноги что-нибудь. Лучше всего резиновые сапоги».
Лицей расположен на территории бывшего имения князей Васильчиковых. Когда
Михаил Ходорковский купил эту землю, павильоны восемнадцатого века стояли в развалинах, на крышах росли деревья, и нельзя было пройти без сапог. Теперь все отреставрировано: прячутся в зелени желто-белые особняки, и выложены плиткой дорожки.
Здесь хорошо. Спокойно и уютно.
— Первоначальный облик усадьбы восстановить было невозможно, — объяснила мне потом Марина Филипповна. — Только внешний вид, остальное додумал наш архитектор. А теперь перестраивать нельзя, потому что имение объявлено памятником архитектуры, и когда лицей расширялся, нам пришлось построить новые корпуса немного в стороне отсюда.
Пасмурно, дождь, я открываю зонтик. Спускаюсь к одноэтажному дому, где находится кабинет Бориса Моисеевича Ходорковского.
В маленькой комнате — компьютер, на стене портрет Михаила Ходорковского, в руках у Михаила Борисовича металлический земной шар, из которого бьет фонтан нефти.
За компьютером Зоя Алексеевна Болдырева, помощница Бориса Моисеевича.
На другой стене — календарь с изображением Михаила Ходорковского. Культ личности? Но он не облечен властью.
Он сидит в тюрьме.
— Какой у вас замечательный календарь, — говорю я.
— Да, календарь замечательный. Ой! Надо же числа переставить.
— У вас пятое мая, — замечаю я.
На самом деле 24-е.
— Для меня теперь всегда 25 октября, — говорит Зоя Алексеевна, сдвигая пластиковую ленту на правильное число.
— А что это за дата?
— День, когда его арестовали. Мы услышали по телевизору и боялись им говорить.
— Его родителям?
— Да. Приходим, а они уже знают!
Вот и она.
Марина Филипповна заходит в комнату. Я встаю, называю себя.
Она очень похожа на сына (нет, конечно, он на нее): те же тонкие черты лица и обаятельная улыбка.
— Ну, пойдемте, поговорим, — предлагает она.
И мы проходим в соседнюю комнату.
Садимся, и я достаю диктофон.
— Это не смутит?
— Нисколько.
Марина Филипповна не любит вспоминать о дворянстве: «Ну, зачем вам это! Дворянство, не дворянство — какая разница? Я же ничего этого не видела, ничего не знаю. Да и мама моя уже плохо помнила. Когда началась революция, ей было двенадцать-тринадцать лет. Мама никогда не носила серьги. Ну, иногда клипсы надевала. Я как-то ее спросила: «Почему у тебя проколоты уши, а ты серьги не носишь?» Она говорит: «А я помню, как вырывали серьги из ушей, вместе с ушами во время революции»».