Hohmo sapiens. Записки пьющего провинциала
Шрифт:
Мне высочайше было позволено, и я продолжил:
— В те годы я был простым провинциальным советским ученым и в составе довольно большой делегации приехал в столицу на некую конференцию. В культурной программе имело место посещение театра. А именно МХАТа, где настоящим бульдозером сносили пивной ларек в пьесе «Сталевары». Мы с своим другом, ученым великаном Толей, были принипиально против актов вандализма над пивными ларьками, так как пользовались ими постоянно и с довольствием. Посему я предложил Толе оторваться от коллектива, попить пивка и пойти на настоящий спектакль. Например, в Театр на Малой Бронной, где Анатолий Васильевич Эфрос поставил «Дон Жуана»
Михал Михалыч величавым кивком подтвердил состав действующих лиц и исполнителей. Я приступил к заключительной части:
— Взять билеты перед началом спектакля удалось с трудом, но какие билеты! Первый ряд, места пятнадцатое и шестнадцатое! Уселись. Сцена покатая (художник Давид Боровский), прямо перед нами в рамках постановочного решения устроились на бивуак главные герои. И в непосредственной близости от зрителей первого ряда начали выпивать как бы вино из огромного штофа. Великан Толя, не знакомый с деталями системы Станиславского, предположил, что в бутылке компот или подкрашенная вода, и по провинциальной непосредственности, мягко извинившись перед сценическими собутыльниками, протянул руку, взял бутылку и отхлебнул из горла содержимое. «Болгарское сухое!» — радостно отметил Толя под злобные взгляды заслуженных артистов и возмущенное роптание соседей.
Михал Михалыч насупился, явно ожидая подвоха в сценарии, но снова кивнул в знак согласия.
— Следующим в спектакле был новаторский проход героев между первым рядом и сценой. «Ты что хамишь, придурок?» — внятно прошептал Дон Жуан Козаков, отжимая к креслу Толины коленки. Толя обиделся и вытянул ноги, тем самым затруднив мизансцену. «Ответишь в антракте!» — прочревовещал разгневанный Козаков, преодолевая препятствие.
«Толя, — сказал я, — ты что с ментами связываешься?» — «Какими еще ментами?» — пробурчал обиженно Толя. «Как с какими? Один — майор Томин из «Следствие ведут знатоки», а другой — сам Феликс Дзержинский из «Рожденных революцией!» — «Ладно тебе», — успокоился Толя — и был не прав! Сдали нас эти «менты» как миленьких, и после первого отделения мы попали в сто второе отделение милиции города Москвы, так и не дождавшись шагов Командора.
На этом месте Михал Михалыч вскочил и заорал:
— Что за хуйню ты несешь? Спектакль семьдесят второго года, а Дзержинского я играл в восьмидесятом!
— Правда искусства важнее правды жизни, — возразил я.
— А ты еще и умный! Ты, бля, не знаешь, какой у меня хук слева! Чтоб тебя через минуту тут не было!
Мы явно перешли на «ты». И за мной оказалось последнее слово:
— Дядя Миша! — не без патетики высказал я. — Я-то уложусь и за полминуты, но ты анатомический урод, а я нет — у тебя хук слева, а у меня висит посередине!
До выхода мне было два шага, а Жоржу побольше, да и увлеченный беседой о прекрасном он не заметил, что хуксер дядя Миша, поняв, что я уже недоступен, полез именно на него с кулаками:
— А ты что сидишь, сука, мой салат жрешь! Уебывай вместе с дружком, а оливье возьми на память!
С этой гнусной отсебятиной он водрузил на голову бедного Жоржа остатки салата, и если бы руки маэстро художественно не заломили соратники, не избежать было ни в чем не повинному любителю джаза знаменитого хука слева.
Мокрый снег замел на голове очумелого Жоржа следы уголовного преступления, и я сказал с умилением:
— Жорж, а ты видел, кто держал за фалды распоясавшегося хулигана? Нет? Лично сам маэстро Бутман! Значит, ты ему понравился
УРОКИ ПОЛЬСКОГО
Начало семидесятых: в стране тишь, гладь, благодать, холодная война за мир во всем мире и всенародное построение чуши на шестой части суши. Потом этот отстой горбачевские умники назвали брежневским застоем.
Но жизнь на месте не стояла. И даже перемещалась на личном транспорте. В частности, в нашей компании постоянно тарахтел десятикопеечным бензиновым паром отечественный автоурод голубой рейтузной масти «москвич-412». Его наследственный владелец — мой единственный (что с удивлением выяснилось через пятьдесят лет) дружок Дядя-Вадя — был весьма предусмотрительным шофером. В то лето он пригласил меня с женой совершить небескорыстное путешествие в северно-солнечную Прибалтику. В складчину.
Эта практически терра инкогнита тогда для советских невыездных граждан была этакой безвизовой Европой, в которой все города назывались приезжим людом Магазинсками за непривычный набор дефицитного товара типа обуви, одежды и постельного белья. Чего в Неприбалтике не водилось со времен НЭПа.
Командором автопробега Дядя-Вадя назначил себя, а девизом предприятия рациональную мысль: «Ничего с собой не берем, остальное все купим!» Неуклонное соблюдение этой аскезы легко улеглось в багажник в виде двух пар носильной одежи на ячейку общества, четырех трико отечественной выделки типа «выкини меня», алюминиевой посуды той же судьбы, рюкзака консервов и шести флаконов водки на случай осознанной необходимости. Ночевать предполагалось в латаной брезентовой палатке и салоне «москвича» на сменку попарно. Готовить — на костерке, кипятить воду — на бензопримусе «Шмель».
После незабываемого для местных комаров первого бивуака я уговорил командора остановиться хотя бы на одну ночь в придорожном кемпинге, не доезжая до попутного города Минска, в котором недорого сдавали домик на четверых постояльцев с парковкой близ пристанища.
По соседству разместились прибывшие в двух белых «фиатах» (тех, которые вскоре стали у нас «жигулями») иностранцы, на вид — очень приятные. Примерно наши ровесники: две миниатюрные дамы, очень хорошенькие, явно семейные пчелки, и два крепких мужичка, все в американских джинсах. Интуристы бойко тараторили на каком-то близком, но непонятном наречии.
Да это же поляки, догадался я! Что, мы с ними общий язык не найдем? Небось с Речи Посполитой русский в школе лет сто учили! Правда, если как мы английский, то разговора не получится точно.
Так, и какие же речи товарищам из Речи толкать будем? Умничать без подготовки? И что я вообще-то знаю про старинных соседей, кроме того, что и Россия, и Советы порубали их королевство-царство-воеводство и генерал-губернаторство в разное время на мелкие части?
Из поляков известных одна мразота на память приходит: Дзержинский, Менжинский, Вышинский — но эту сволоту на ее исторической родине и не знает никто! Двое Сикорских, как бы не перепутать: один наш, который американец, другой их, который лондонское правительство? Люблю фантаста Станислава Лема, сатирика Ежи Леца, поэта Юлиана Тувима. Но все они почему-то оказались евреями, а бывший сталинский сиделец премьер Гомулка еще пять лет назад эту инородную нечисть из народно-демократической Польши вымел поганой метлой. Как бы не влипнуть по этой интернациональной линии! Ведь известных со школы Николая Коперника и Марии Склодовской-Кюри для затяжной застольной беседы было явно маловато.