Хохот шамана
Шрифт:
– - Джинни!
Эмили, похолодев, ринулась наверх, пинком открывая дверь и с разбега налетая на дерево.
Вместо студии был лес. Тот самый темный и мрачный лес, который она видела в своем сне на портрете. И лес стонал, протягивая к ней искривленные, иссохшие ветви. Лес стонал, но из множества глоток вырывалась лишь труха и личинки насекомых, успевших обосноваться "под корой".
Дерево, нет, человек,
– - Верни-ись. Уйди-и-и.
Эмили отпрянула, стряхивая с себя опарышей.
– - Уходи-и-и!
– - стонал лес, и сотни пустых глазниц, обращенные к ней, слезились смолой.
Но где-то впереди продолжал жалобно мяукать Джинни. И художница с тяжело бьющимся сердцем сделала первый шаг по гниющей листве. А затем и второй, и третий, все быстрее и быстрее, переходя на бег и слыша только затихающий голос кота, потонувший в шелестящем хоре:
– - Верни-ись. Уйди-и-и.
Она нашла любимца под огромным вязом, единственным настоящим деревом во всем лесу. Кот тяжело дышал, лежа в корнях и почти не шевелясь.
– - Джинни, -- тихо выдохнула Эмили, опускаясь на колени и пытаясь дотронуться до свалявшейся шерсти. Кот тихо зашипел, судорожно вздрогнув. Глотая слезы, художница стянула халат, пытаясь укутать животное, чтобы забрать с собой. Но стоило ей накрыть Джинни, как тот растворился в воздухе.
Потрясенная, художница несколько минут просто сидела, глядя на землю перед собой и не решаясь подняться. А потом снова ощутила затылком тяжелый взгляд. Оборачиваясь, она почти не удивилась, увидев все того же оленя.
Тот стоял совсем рядом, так близко, что она ощущала горячее дыхание, запах жухлой травы и мокрой шерсти. Стараясь не смотреть в глаза зверя, Эмили встала, сосредоточившись на рогах.
И в тот же момент олень, встав на дыбы, толкнул художницу копытами в грудь.
Но удара о ствол вяза Эмили не ощутила -- вместо твердой коры там оказалась холодная, стылая масса. Похожая на месяц простоявший в холодильнике суп.
Она с криком подскочила, уронив дремавшего на коленях Джинни. Джинджер, резавшая салат, испуганно обернулась:
– - Эмили?
Художница растерянно моргнула.
– - Кошмар приснился?
– -
– - И очень... настоящий. Знаешь, меня ударил олень. И такое ощущение, что грудь до сих пор саднит. Вот ведь глупость какая.
– - Действительно, -- Джинджер насмешливо фыкнула, стряхивая нарезанные овощи в миску и втыкая в нее пару вилок.
– - Тебе определенно стоит использовать этот сюжет в новой выставке, как думаешь?
– - Еще первая не прошла, а ты уже про новую?
– - Эмили робко улыбнулась, принимая миску из рук подруги.
Улыбка так и застыла на ее губах, когда Джинджер посмотрела ей прямо в глаза.
Медовыми, почти янтарно-желтыми глазами.
***
Семирогий олень вышел на поляну, шумно втягивая воздух. Под его копытами, испачканными кровью, хрустела гнилая листва. Подойдя к дереву, стоящему на поляне, олень упал на землю.
А поднялся закутанный в оленью шкуру человек, поющий песнь на старом, очень старом наречии. Не переставая петь, он аккуратно завязал пеструю ленту, снятую со своих волос, на ветви вяза. Она очень хорошо смотрелась на своем месте, там, где сквозь кору начало проглядывать женское лицо. Отойдя на пару шагов, он поклонился дереву, заканчивая свою песнь, обращенную к духам леса. В ней он просил принять жертву, сильную душу, давшую ему жизнь. Просил смилостивиться над его племенем, умирающим от болезни, принесенной белыми людьми в закрытых бутылках с жидкостью, не замерзающей даже в лютую стужу. Просил за многих и за себя лично. Молил простить его, рожденного из частиц душ многих шаманов, украденных женщиной-которая-рисовала, за то, что он остается живым, забирая крохи от предлагаемых жертв, хотя должен развеяться, возвращая украденное хозяевам.
Затем, глубоко вздохнув, шаман прижался лбом к дереву, постепенно меняющему форму, сбрасывающему лишнюю листву и обрастающему пока еще теплой кожей. И, смеясь, отправился прочь из леса на поиски новых заблудившихся душ.
Шаман хохотал, уходя, и хохот его отдавался эхом в бесконечном коридоре сновидений.