Хохот степей
Шрифт:
Мои нойоны и люди Тамгира, волнуясь за своих близких, молча неслись позади, надеясь, что мать успела увести людей вовремя и болезнь не проникла под войлок юрт. Я же хотел только одного — чтобы зараза оказалась не настолько опасной, как это было лет восемьдесят назад. Тогда чума выкосила половину степей, на многие годы оставив юрты пустыми на половину.
По выжженной солнцем траве, что как первый признак наступающей осени стелилась к земле, тянулся четкий след широких колес и следы множества воловьих ног. Зная, в каком направлении откочевала семья, ошибиться было невозможно.
Стадо
Пришпорив коня, уже с этого расстояния видя свои семейные стяги, я никак не мог рассмотреть, есть ли под ними черная, предупреждающая путников лента. Только когда солнце окрасилось розовым, стремительно темнее на закате, мы достигли границ небольшого поселения. Юрт было не больше тридцати. Больших, средних. Чуть в стороне стояли совсем маленькие шатры, те, что использовались пастухами в непогоду. И вот перед каждым из них, как напоминание о быстротечности человеческой жизни, трепыхались черные ленты.
Краем глаза заметив, что Тамгир отделился от меня, направившись к шатру своей тетки, старшей женщины в семье, я пришпорил коня, проносясь между шатрами. Почти на ходу скатившись с седла, я резко распахнул занавеску, врываясь в юрт матери.
— Галуу?! — в полумраке было плохо видно. Рассмотреть, кто и где сидит, получилось не сразу. Только когда мать поднялась со своего места, быстро двигаясь в мою сторону и звеня браслетами, я выдохнул. Не знаю, готов ли когда-то я буду жить без присутствия этой женщины на земле, но сердце немного отпустило, стоило увидеть ее красивое, еще совсем не старое лицо, обрамленное струящимися вниз, как змеи, косами. — Ты жива и здорова.
— Сын мой, — поймав обе ладони, я прижался к ним на мгновение губами, втягивая такой характерный запах трав, что мать добавляла в лошадиный жир. Одна ладонь, выскользнула из моих рук, ласково опустившись на мою макушку в жесте благословения. — Ты вернулся не в самое лучшее время.
— Болезнь не тронет меня. Ты же знаешь, — посмотрев на мать, я позволил себе криво усмехнуться. Илбэчины не умирают от болезней. У них иная судьба.
— Эргет прав, Галуу. Тебе не за него стоит беспокоиться, — тихо проскрипел голос из глубины юрта.
— Вы же знаете, мама, я беспокоюсь о всех своих детях, — фыркнула мама, чуть повернув голову на голос бабули.
Пройдя дальше, я поприветствовал и эту сильную женщину, чьи лукавые глаза сверками в темноте. Бабуля потягивала длинную трубку, распространяя вокруг себя сладковатый запах трав.
— Тебя опять беспокоит кашель? — с тревогой уточнил я, узнав аромат.
— Ты же знаешь, что кашель приходит с дождями, — почти закатила глаза бабуля, улыбаясь. — Это бережет мое старое тело от заразы, что пришла в Чоно с ветром. Не бойся за меня. Пока твоя Лисица носит мне нужные травы с реки, болезнь и смерть будут обходить меня
Я только кивнул, принимая ее слова, и вновь повернулся к матери.
— Как у нас дела?
— Пока не плохо, — поманив мне жестом на улицу, кивнула мать. — Больных не много, и, кажется, в этот раз мы сможем справиться. Не черное поветрие, слава духам.
— Кто еще болен?
— Тетка Тамгира сегодня захворала, у Кайон двое больны.
— Мама, кто болен у нас? — тихо и твердо потребовал я, чувствуя, что мать не желает прямо отвечать.
— Джай придет скоро, все новости расскажет, — выдохнула женщина печально.
Я смотрел на становище, глядя, как молодые женщины и мужчины, расседлывают лошадей тех, кто только вернулся. Как разгораются костры под котлами. Все были мне знакомы, кроме двух женщин в возрасте, что сидели у огня, но судя по нарядам, это прибыла мать умершего жениха Ду Чимэ, что я позвал в семью. И еще одна какая-то женщина, молодая, дорого одетая, словно невеста из богатой семьи, шла мимо юрт, но я не видел той, что искал.
— Где же Менге Унэг, эта маленькая беглянка? — я осматривал стан, пытаясь найти тощую фигуру девицы, что спас три луны назад. Мать громко рассеялась, так, что из глаз брызнул и слезы.
— Не видишь? И это мой сын. Как ты врагов побеждаешь, если девку прямо перед собой найти не можешь. Вон она, кувшин несет, — женщина, звеня бусами и манистами, тряхнула головой. А к нам, покачивая крутыми бедрами, с кувшином чистой воду, гордо вздернув нос, как настоящая дочь степей, шла Лисица. Я ни за что не узнал бы в ней ту, что наткнулась на меня в лесу, спасаясь от бед. Та, кого я привез в шатер матери, была тонкой и слабой, пряча глаза и вздрагивая при любом звуке и опуская глаза. Даже в последние дни до того, как я ушел в поход, в ней все еще сидели страх и скованность.
— Шутишь, мать. Когда это лягушка вдруг принцессой стала? — и все же я видел, что это она. Не смотря на подведенные брови, на украшения на лбу и ткань, покрывающую голову, теперь я узнал ее. Ее шаги стали более плавными, мерными, словно она шла по воде, мягко двигаясь и не обращая внимания на тяжелую ношу.
Это была и она, и нет.
— Выздоровела, отдохнула. Перестала дрожать по ночам. Воздухом чистым надышалась. — Фыркнула мать. Глаза мудрой женщины стали лукавыми. — Смотри, сын, к ней теперь очередь из нойонов стоит, а она, как кобылица, только фыркает и копытом бьет. Уведут Лисицу твою. Как есть уведут, если клювом, словно ворона, щелкать будешь.
— Не моя она. Я ее не рабой в твой шатер привел, — возразил, а у самого взгляд к каждому шагу цепляется. Гладко идет, плавно, а в глазах — словно само небо пылает. И вроде бы как правду сказал, не моя девица, а руки сами в кулаки сжимаются, пальцы гудят. Не будь я илбэчин, может и позволил бы ей выбирать и артачиться. А так, все сделаю, чтоб глаза даже смотреть ни на кого больше не могли. А если посмотрят, то чтоб кроме меня, никого не видели.
— Она болела? — слова матери меня волновали. Время всегда идет быстрее, чем облака по небу плывут. Если Менге Унэг только выздоровела, не стоит торопить события. Но сколько я смогу ждать?