Холера
Шрифт:
— Еще чаю, Фаечка. С лимоном.
Следователь без приглашения уселся напротив Кузи, за длинный стол, в традициях канцелярского дизайна образующий со столом главного букву «Т».
— Несколько вопросов, — Буркин покосился на Кузю, — желательно без посторонних.
— Владимир Иваныч…
— Ничего-ничего, Платон Егорыч, — Кузя обольстительно улыбнулся. — Я как раз хотел пройти в отделение…
Платон опешил.
— Зачем?.. Кхм… То есть… ну да… конечно… халат… там, в приемной…
Кузя просиял лучшей из своих улыбок и протянул следователю руку, которую тот неохотно пожал.
— Извините, господин…
— Буркин, — буркнул Буркин.
— Кузнецов, академик РАМН. Позвольте еще секунду. Платон Егорыч, так вы пропуск мне выпишите, и я начну… консультацию, пока вы с господином Буркиным… беседуете. Лады?
«Боже, какой бред», — подумал Касторский, словно под гипнозом выписывая Кузе пропуск по всей форме.
— Благодарю, коллега, — кивнул Кузя. — Надеюсь, вы не слишком задержитесь. У меня через два часа совещание в академии… Всего доброго, товарищ Буркин.
Кузя, не попадая в рукава халата, мчался к знакомым дверям. В вестибюле, ткнув в нос толстой дежурной пропуск, сказал повелительно:
— Распорядитесь, сестра, кто-нибудь… у меня в четвертом отделении профессорская консультация. Проведите меня, будьте так добры.
— А Платон Егорыч? — удивилась сестра. — Без него не положено…
— У Платона Егоровича важная встреча. Он присоединится позже. Поторопитесь, уважаемая, я спешу.
— Кястас Ёныч! Товарищ Лапонис! — запричитала толстуха в телефон. — Тут человек от Платон Егорыча, профессор, говорит, консультация в четверке вашей, а у Платон Егорыча встреча, а как пущу, Кястас Ёныч…
Через минуту спустился сокрушительный амбал и раскатисто молвил с акцентом:
— Что могу помоч?
— Академик Кузнецов, — протянул ладошку Кузя. — Что за бардак, коллега?! Я приглашен коллегой Касторским для консультации и не могу, черт возьми, пройти! Что тут, ей-богу, тюрьма, режимное предприятие? Пройдемте, у меня времени в обрез!
— Консултация? — Кястас пошевелил белесыми бровями. — Шеф не ставил меня на известность… Позволте, пожалуйста, аппарат, сестра.
Из трубки донесся гулкий и слегка истерический голос Фаины:
— Не велено ни с кем соединять!
— Хорошо, профессор. На моя ответственность. Идите, пожалуйста, за мной.
Вошли в коридор, дохнувший страшным запахом залитого хлоркой пристанционного сортира. Кузя воскликнул:
— Ну и амбре у вас тут, друзья! Как вы живете!
— Нормално. Какая палата, пожалуйста?
— Принюхались? Ладно, — Кузя достал из кармана блокнотик, важно полистал. — Больной Чибис. Аномальное развитие холеры Бенгал.
— Аномалное? — литовец подергал себя за ус. — Болного знаю. Аномалности не наблюдал.
— Плохо, коллега. А вот ваш шеф наблюдал. Куда идти?
Заведующий довел Кузю до палаты, пропустил
— Я вам нужен, пожалуйста?
— Как угодно, — отрывисто отвечал Кузя, всем своим видом подчеркивая, что в помощниках не нуждается.
— Очень хорошо, — Кястас склонил из поднебесья голову. — Тогда я, пожалуйста, занимаюсь своей работой.
— Валяйте, коллега, — с насмешливой улыбкой поклонился и Кузя. — Это прекрасно, когда есть чем заняться.
Все складывалось гениально. Кузя молился, чтоб суровый опер Буркин, зачем бы он ни пришел, задержал Касторского подольше.
Палатная вонь едва не сбила Кузю с ног. Чибис, узнав дружка, упал лицом в подушку, чтоб не заорать. Но тот, нахмурившись, надменно огляделся и спросил самым строгим тоном, на какой был способен:
— Кто у нас, — он заглянул в блокнотик, — больной Чибис? Лежите, лежите, голубчик. Добрый день. Будем знакомы. Я профессор Кузнецов, Владимир Иванович. Да-а… Действительно, крайняя степень истощения… Как себя чувствуем, голубчик? Будьте добры, молодой человек, — Кузя с любопытством посмотрел на Энгельса, очень похоже описанного Толяном, — дайте-ка мне стул.
Он тыкал Толику под ребра, мял живот, своей любимой ручкой-фонариком светил в глаза, оттягивал веки…
— Ну что ж, голубчик, весьма плачевно. Склеры бледные, язык обложен, живот вздутый… Запоры? Плохо. Не нравитесь вы мне, Анатолий Игнатьевич. Ваш доктор прав. Имеет смысл перевести вас к нам в клинику… Там и уход получше, и питание, и медикаментозное лечение. Собирайтесь, голубчик.
— Что? — Толик смотрел на Кузю, как на бога. — Прямо сейчас?
— А чего ж тянуть? У вас, голубчик, дистрофия и, возможно, непроходимость кишечника. Рвоты, обмороков не было? Будут. Запоры при холере, дружок, симптом очень неблагоприятный… Боюсь, потребуется операция…
Кузя еще минут пять нес такую же ахинею, к которой внимательно прислушивалась вся палата, по-новому взглянувшая на доходягу Чибиса. Похоже, Холера дотягивал последние денечки.
Пока Толик стремительно одевался и упихивал в рюкзачок жалкий скарб, Кузя лихорадочно соображал, как же им выйти из запертого отделения, чтоб не объясняться по возможности с громилой-литовцем.
— Ну, будь, Толян, — подошел Безухий. — Прости, если что…
— Пока, Стечкин… — Энгельс чуть не плакал. — Звони… Правильный ты мужик…
— Счастливо, братцы! — Чибис сиял. На умирающего он был похож не больше, чем Кястас Лапонис на Дюймовочку.
В этот миг дверь открылась и великан объявил с порога:
— Болной Энгелс, к главному врачу!
Сева кубарем слетел на пол и полез под кровать.
— Вы куда, болной? — удивился Кястас.
— За чемоданом, — прокряхтел из-под кровати Энгельс. — Вещи собрать.
— Вы пакуете ваш багаж, чтобы выходить из палаты? Всегда?
— Так мне же с вещами, разве нет?