Холмы Фэйри: Дэстини
Шрифт:
— Где ты рос? Как можно пирожками приручить? — в который раз изумилась я. А попугай в который раз сделал вид, что не слышит неудобного вопроса.
Я не настаивала. У всех могут быть свои тайны, переживания, которыми не хочется делиться. Прав Брэн, что некоторые вещи очень личные, их можно даже не спрашивать.
Описание моей гибели в саду и близких к ней событий, переживаний, я так и не рассказала ни Кортику, ни принцу осенних.
Это было мое тайное воспоминание, еще нуждающееся в переосмыслении. А пока
— изучу-ка я начало своей жизни — рождение.
Я пересела за свое прежнее место, секретарскую стойку и ввела в поисковую строку на стареньком компьютере дату своего рождения и номер роддома. Интересно, хранятся ли где-то списки новорожденных и родителей. Если да, можно встретиться с теми, кто был там вместе с моей мамой и осторожно расспросить, кто что помнит.
Если я подменыш… О. Ой. Ого!
На мои изумленные междометия Кортик перестал любовно перебирать отрастающие перышки и сорвался с дивана, перелетев мне прямо на голову. Затопал по волосам костистыми лапами.
— Что? Как? Ты чего?
Я, моргая глазами и вяло пытясь снять отъевшегося тяжелого попугая с макушки, смотрела на экран, где вместо отзывов, адресов и прочей справочной информации поисковая система выдала список кричащих новостных заголовков.
В день моего рождения в нескольких роддомах города произошла череда трагических событий. Восемь новорожденных погибли от несчастных случаев. В том числе один мальчик из роддома, где я появилась на свет.
Что ж. Это серьезная причина для моих родителей стать чрезмерно опекающими. Бедная моя мама. Представляю как ей тяжело пришлось. Ужас. Только странно, почему она, такая разговорчивая, не раз рассказывающая как быстро и легко меня родила, не упоминала столь серьезные события.
— Офигеть! — сказал Кортик.
— Я бы сказал: «Охренеть», ага, — раздался вместе со звонком колокольчика нагло¬развязный пронзительный голос.
Окошко для писем внизу двери было приоткрыто и оттуда смотрели на нас два зеленых немигающих глаза.
Попугай слетел с меня и приземлившись у двери на пол, цокая когтями, подошел к прорези.
— Ты кто? — задиристо произнес он.
Я в это время торопливо выключала компьютер и оглядывалась в поиске чего-нибудь тяжелого. Правы были мои родители, вокруг одни опасности, к ним лучше быть готовой.
— Я кто? Я несчастная жертва грабежа. Бесчестного разбоя на большой дороге, ага-ага.
— Неудачник?
— Сам ты неудачник! — вскипели за дверью. — Ну погоди, я до тебя доберусь, ага, все оставшиеся перья повыщипываю! Открывая немедля!
— Да бегу, хвост теряю, — вальяжно ответил попугай, поднимая ногу и почесывая внушительным когтем голову.
— Добрый день, — решила я прервать зарождающийся конфликт, — в чем, собственно, цель вашего посещения?
Глаза моргнули и закатились наверх, посетитель пытался вспомнить за чем еще, кроме хорошей драки, он к нам пришел.
— Ага! — сказал он. — Вы украли наш общак. Воры! Айда на разборку.
Недоумевая, я подошла к входу, отперла дверь,
По частым «ага» из-за двери я предполагала, что увижу лепрекона, но не ожидала такого необычного.
— Мистер, вы ошибаетесь, мы ничего не крали.
Рыжий цыкнул и сжал-разжал кулак. Это было похоже на некий сигнал, как показали дальнейшие события, так и оказалось.
Слева и справа от двери высыпали деловитые рыжие человечки, двое из них держали под руки знакомого нам Махоуни. Он извивался и скалил острые желтые зубки.
— Эта? — спросил незнакомец в жилетке.
— Ага, Маклаф, но…
Тот махнул ручкой. На Махоуни тут же натянули его огромную шляпу, лепрекон дергался и продолжал что-то бубнить, но уже неразборчиво.
— Значит так, — рыжий зашел в холл моего салона, осмотрелся и неожиданно скинул с журнального столика на пол чайную чашку. — Видите, приходится делать погром, ага.
Его лицо было грустным и немного извиняющимся.
— Погром! Погром! — загалдели человечки и кинулись внутрь офиса.
Я беспомощно оглядывалась, никак не ожидая такого хулиганского поведения от показавшихся мне безобидными малявок. Двое в зеленых картузиках начали прыгать вокруг осколков, истошно вопя. Их маленькие башмачки отбивали барабанную дробь, крики напоминали птичий суматошный галдеж.
Еще троица носилась по комнате, щупая мебель и громко перекликаясь:
— Стульчик — два цента, ага.
— Диванчик — четыре цента. Продадим, а чо.
Я оглянулась в поисках Маклафа, явного вожака этой стаи, но он куда-то исчез.
Не выдержавший такой наглости Кортик взлетел и, выкрикивая что-то малопонятное типа «Щас у меня попляшите», сбил парочку малорослых бандитов, пытавшихся поднять напольную медную вазу. Подскочив обратно на ночи, те принялись бросать в него кусками чашки, а ведь осколки острые. Это уже перешло все границы. И я сорвалась.
— Немедленно прекратите бедлам, — голос звучал негромко, даже шелестяще. Но незваные гости замерли. По комнате дохнуло жаром. Не терпко-душным как у Йовиля, и не щекокуще-искристым как у Брэна. А просто огнем.
Закружились в воздухе искры, рассыпаясь врассыпную дружными стайками. Завились, затанцевали вокруг меня огоньки полупрозрачного пламени. Мне стало тепло, уютно, словно укрылась в мамино одеяло.
А горячий ветер набирал силу, хищно крался с замершим в страхе фигуркам гостей. У одного из лепреконов слетала шляпа и, крутясь по спирали, поднялась в воздух, подтлевая с одного края. Лепрекон жалобно забормотал, вытягивая вверх ручки, но в моем сердце не трепыхнулось ни грамма сострадания. Они кидали осколками в Кортика!