Холод пепла
Шрифт:
— Сохраните эту фотографию. Поскольку вы решили рассказать Теодору правду в тот день, когда он будет способен ее понять, я хотел бы, чтобы вы тогда показали ему эту фотографию. Я хочу, чтобы он знал, как выглядели его мать и дед. Я так боюсь, что о нашей малютке Рашель забудут. Я действительно боюсь, что забудут обо всех нас.
Глава 37
Некоторые жизни сродни тихим заводям, бесстрастным, спокойным, бесконфликтным. Другие полны роковых надломов, самым наглядным проявлением которых служит смерть,
Словом, положение вещей было бы более простым, если бы в то время моя сестра проявила себя с худшей стороны, если бы ее сильный припадок заставил меня быть настороже. Но все сложилось иначе. Это было похоже на землетрясение, которое происходит неожиданно, без малейших предзнаменований. Анна казалась спокойной. В тот единственной раз, когда Элоиза встретилась с моей сестрой, она нашла ее безмятежной. Если проводить сравнение с паргелием, когда на небе появляется ложное солнце, настоящая Анна ускользала от меня, постоянно разыгрывая передо мной комедию. Во всяком случае, у меня складывалось именно такое впечатление.
Я весь в мыле примчался в больницу. Офелия пребывала в сильном волнении. Это была необычайно жеманная девушка, которая, как мне казалось всякий раз, когда я сталкивался с ней, только что вышла из салона красоты — полная противоположность моей сестры, всегда выглядевшей — несмотря на свойственную ей красоту, — как мальчишка-сорванец. Но на этот раз тени и тушь потекли, образовав яркие пятна. Лицо Офелии напоминало портрет, написанный каким-нибудь фовистом. Она бросилась ко мне, припав головой к моей груди. Ее тело содрогалось от рыданий.
— Офелия, как она?
— Она все еще в хирургическом отделении, — выдохнула девушка, приподнимая голову.
— Она выкарабкается?
— Сейчас врачи не могут сказать ничего определенного. Они срочно ее прооперировали.
— Черт возьми… — прошептал я, буквально падая на стул, стоявший в коридоре. — Расскажи мне подробно, что случилось…
Офелия неумело вытерла глаза рукавом.
— Сегодня утром я не хотела оставлять ее одну. Я позвонила тебе, а потом пошла в ее комнату. Анна лежала на кровати, но не спала. Мы немного поговорили…
— Ты знаешь, где она была ночью?
— Нет, она не захотела мне сказать, но выглядела такой умиротворенной…
— Умиротворенной?
— Да, как бы странно это ни звучало… Именно это слово пришло мне на ум. Анна вела себя совсем не так, как вчера. Она даже улыбалась, причем улыбка не сходила с ее губ. Анна не захотела, чтобы я оставалась с ней. Она сказала: «Не волнуйся. Я хорошо себя чувствую. Не воспринимай все трагически». Конечно, мне не следовало этого делать, но я ушла. Мне надо было идти на занятия. Уходя, я думала, что она заснула.
Да как я сам мог сегодня утром отправиться в лицей, не навестив сестру, учитывая ее состояние? Офелия громко высморкалась.
— По дороге я поняла, что забыла дома доклад, над которым работала. Не знаю, может, я сделала это бессознательно. Я вернулась и тут же прошла в ее комнату. Но Анны там не было. Тогда я открыла дверь ванной и увидела ее… лежащей в ванне. Можно было подумать, что ванна наполнилась кровью…
Офелия замолчала. Ее душили рыдания.
— Голова Анны склонилась на грудь, а слева на шее зияла рана.
— Ты хочешь сказать, что она пыталась…
— Она пыталась перерезать себе горло.
Я был ошеломлен. Какую вину хотела искупить двадцатисемилетняя женщина, изуродовав себя таким жестоким способом? Почему Анна пошла на столь отчаянный шаг? И как могло случиться, что эта молодая женщина приходилась мне сестрой?
— Анна была без сознания. Я не знала, что делать… Я позвонила в «скорую помощь». Когда они вытащили ее из ванны, я увидела на ее запястьях глубокие резаные раны…
Я представил себе безжизненное тело Анны, лежавшей обнаженной в ванне, в воде, окрашенной ее кровью.
— Когда мы приехали в больницу, Анну сразу же увезли в операционную. Судя по словам врачей, они попытаются сшить вены у нее на шее.
Офелия порылась в сумочке. Это была модель из кожи, слишком дорогая для такой малоимущей студентки, как она.
— Послушай… Она оставила для тебя письмо на полочке над раковиной. Я взяла его, когда санитары уносили Анну.
Офелия протянула мне конверт, в котором, судя по объему, лежало много листков бумаги. На конверте Анна написала: «Для Орельена». Когда я взял в руки конверт, он показался мне настоящей обузой, мертвым грузом. Я не решался сказать себе, что в моем распоряжении имеется то, что могло оказаться последними словами моей сестры, ее загробным посланием.
Часы ожидания казались бесконечными. Хирург, согласившийся побеседовать со мной, сообщил, что Анна потеряла много крови, до того как ее привезли в больницу. Однако им удалось стабилизировать ее состояние, и прогнозы на будущее были скорее оптимистическими. Рана у основания шеи была довольно большой, левая яремная вена была повреждена, но сонная артерия оставалась целой. Правда, трахея была травмирована, но, к счастью, не порезана. Анна «чудом» осталась в живых. Именно такое выражение врачи использовали десять лет назад, когда Анна предприняла первую попытку самоубийства.
Разумеется, я попросил, чтобы меня впустили к ней, однако мне объяснили, что в настоящий момент все посещения запрещены. Из-за странного поступка Анны в первую очередь с ней должен был поговорить психолог, едва она придет в себя. Мне посоветовали поехать домой и немного отдохнуть. Отдохнуть… Это было последнее, в чем я нуждался в настоящий момент.
Из больницы я позвонил Элоизе. Она хотела приехать ко мне, но я отговорил ее. Я еще два часа томился в коридоре, пропитавшемся неприятным запахом дезинфекционных средств. Наконец появилась медсестра. Она смогла уговорить меня вернуться домой, после того как пообещала, что я смогу увидеть Анну завтра утром.