Холод
Шрифт:
— Там живёт хранитель Велимудр, — ответил Томаш. — Он следит за Сном, знает обо всём, что тут творится. Если не по нраву ему что придётся, может и мор наслать на сноходцев, а порой, наоборот, и уберечь может. Поэтому прежде, чем в Сон идти, всегда следует принести жертву хранителю Велимудру. Вот только попасть в тот дворец невозможно, хоть его и видно почти из любой точки Сна. Сколько бы ты ни шёл, гора будет отдаляться от тебя.
— Ты, похоже, много знаешь об этом месте, — заметил я.
— Не больше, чем остальные, хоть полжизни
— Моры?
— Да, пошли как-то раз: я и ещё одиннадцать парней. Нарвались на стаю собак, вот как сейчас. Попужали их маленько. Думали — всё. А хрен там! Уже было ушли, а тут как попёрли изо всех щелей. Двое тогда выжили. Не знаю, каким чудом, но в тот день хранитель Велимудр смилостивился надо мной. Да… Бывает и такое.
— А ты слышал когда-нибудь о девушке с длинными белыми волосами, которая обитает во Сне? — спросил я, увидев, что старик весьма охотно идёт на контакт.
— А ты почему интересуешься? — прищурившись, посмотрел на меня Томаш.
— Видел, — честно ответил я.
— Стефанианцы называют её Тирской блудницей. Якобы она ихнего пророка Стефана соблазняла, а теперь ищет юношей и уводит в Кошмар, обрекая там на вечное рабство Но это стефанианские страшилки. Ни от одного сноходца не слышал ничего подобного. А где ты её видел? Может, померещилось?
— Может, и померещилось, — пожал я плечами. — А кто такие стефанианцы?
Старик рассмеялся.
— Да тебе, похоже, неслабо так голову отшибло. Кто такие стефанианцы? Да те, кто верят в Стефана Спасителя, кто же ещё? Они это место Сном и обозвали. Якобы, одна их святая спит и видит сон, — Томаш ухмыльнулся.
— А вы во что верите?
— А мы верим в старых богов, почитаем великого Тэнгри и детей его: Диеваса, Перкунаса и Фрейю. А стефанианцы отвергли родных богов, заменив их заморским Безликим Богом и своим пророком, Стефаном. Ты-то сам в кого веруешь? Али даже с этим запамятовал? — на губах старика показалась ехидная усмешка.
— Может, хватит болтовни? — обернулся к старику Йозеф. — Тут нас на каждом шагу сожрать могут.
— Не сожрут, — махнул рукой Томаш. — Не здесь, по крайней мере.
— Всё равно. Парень не в себе, а ты с ним лясы точишь.
— Почему это я не в себе? — удивился я.
— Ты два раза спал, — ответил старик, — поэтому и не помнишь ни рожна. Сон поглощает твой рассудок. Если мы не выберемся отсюда, скоро совсем ума лишишься и станешь, как Никитка Слюнявый.
— А это ещё кто такой?
— Да так, дурачок городской, — хмыкнул Томаш. — Когда-то он тоже был сноходцем, как мы, а потом что-то случилось — никто толком не знает, что именно. Говорят, уснул. Но он не рассказывает. Он вообще ничего с тех пор не говорит — только слюни пускает.
— Всё понятно… — пробормотал я.
То, что мужики нашли объяснение моей отшибленной памяти, мне было лишь на руку. Сам-то я чувствовал себя нормально,
— А что будет, если надышаться пеплом? — задал я ещё один терзавший меня вопрос.
— Поначалу-то, может, и ничего не будет, — ответил старик, — а потом твоё нутро начнёт гнить, и через месяц, а то и раньше, дубу дашь. Поэтому, когда пепел рядом, без маски ходить нельзя. И есть тут ничего нельзя. От всего жди беды. Ничего во сне нельзя в себя принимать: ни воду, ни пищу. Даже воздух местный вредит человеку. Поэтому дольше, чем на день, сюда никто не ходит.
А вот это уже плохие новости. Я же и местную пищу ел, и снег топил для питья, и пеплом наверняка надышался. И что теперь? Даже если и выберусь отсюда, то помру через месяц? Невесёлые перспективы.
— А зачем сюда ходите тогда? — спросил я.
— Так ясное дело, зачем. Ты хоть в курсе, сколько кристаллы стоят у торговцев? Или пепельная смола? Жить захочешь — пойдёшь. Конечно, все считают сноходцев потерянными людьми, у которых нет будущего. Считают, что нас боги прокляли. И отчасти они правы. Многие из нас сходят с ума, кто-то кончает с собой, кто-то загибается от чёрной прели. Но а что поделать? На руднике-то или заводе быстрее загнёшься.
— Но официально заниматься этим запрещено, — сделал я вывод, — и поэтому вы боитесь, что я вас сдам.
— Да что ты ему объясняешь? — проворчал белобрысый, который шёл позади. — Дурит он нас. Глупенького строит из себя, чтоб мы поверили.
— А если нет? — я обернулся. — Вот откуда ты знаешь?
— Да мне плевать, — огрызнулся он. — Только на каторгу я не собираюсь.
— Всякое может быть, конечно, — рассудительно произнёс Томаш. — Будем надеяться, правду говоришь.
Вскоре мы покинули город и оказались в уже знакомое мне поле. Перед нами раскинулся чистый белый простор, ограниченный лесополосой, тянущейся по линии горизонта. У меня была ещё куча вопросов, но я видел, что остальным не до разговоров, да и Йозеф в очередной раз цыкнул на нас, приказав молчать. И мы молчали. Только большеносый Прошка что-то бормотал всю дорогу.
Выбравшись из города, мы пересекли по мосту реку, отошли подальше в поле и остановились. Йозеф достал из котомки прибор, похожий на тот, что лежал у меня в сумке — блин сантиметров двадцать в диаметре с кристаллом по центру и пятью вращающимися кольцами с делениями. Он положил прибор на землю, уселся рядом и принялся вращать кольца. Мы же стояли смотрели.
— Отойдите, не стойте над душой, — буркнул он.
Мы отошли и расположились неподалёку. Кто-то подложил под зад мешок, кто-то сидел на корточках. Я устроился на земле рядом со стариком. Воцарилась тишина, даже моры уже не выли в городе, мир снова уснул, застыв в своём холодном безмолвии.