Холодная кожа (В пьянящей тишине)

Пиньоль Альберт Санчес

Однако интересы еврейского юноши и капитана были совершенно противоположны и сходились только в этот момент. Капитан был человеком практичным. Подробности его не интересовали, и он настойчиво продолжил:

– Техник морской сигнализации Кафф, этот человек приехал, чтобы сменить метеоролога, который работал а острове. Но мы не знаем, куда он запропастился. Если вы не предоставите убедительной информации, нам станется лишь предположить, что вы виновны в его исчезновении. Вы понимаете, в чем вас обвиняют? Отвечайте! Отвечайте же, черт возьми! Дом метеоролога недалеко отсюда, этот остров маленький, так что вы непременно должны знать, что с ним случилось! Вы что думаете, такие маршруты – приятная прогулка? Я направлялся из Индокитая

в Бордо, но корпорация обязала меня сделать крюк в тысячу морских миль, чтобы забрать с острова одного человека. Только одного. И вдруг оказывается, что я не могу его разыскать. И это происходит здесь, на клочке земли размером с почтовую марку!

Он бросил на меня разъяренный взгляд, ожидая, что выражение его лица меня испугает или что пауза, которую он сделал, заставит меня говорить. Но он не достиг своей цели. Капитан безнадежно махнул рукой. Сигара помогла ему не уронить свой авторитет. Он выпустил изо рта плотный клуб дыма и обратился к молодому еврею:

– Молчание говорит о виновности тех, кто не хочет оправдаться. Я считаю этого человека виновным и увезу его отсюда, чтобы его повесили.

– Молчание может также служить человеку защитой, – сказал юноша, перелистывая какую–то книгу. – Вспомните, капитан, вы получили задание привезти меня сюда, потому что тот корабль, на котором я должен был приплыть, потерпел крушение во время бури. Я задержался на несколько месяцев. Кто знает, как переносил одиночество прежний метеоролог? И если здесь случилось какое–то несчастье, то этот человек является скорее свидетелем события, нежели виновником.

Неожиданно капитан обратил внимание на моряка с азиатской внешностью, который рылся в ящиках. Прежде чем тот успел понять, что за ним наблюдают, на него обрушились три крепкие затрещины. Капитан отобрал у него украденный серебряный портсигар, осмотрел его, не вынимая сигары изо рта, и тут же спрятал в глубине кармана своего кителя. Еврейский юноша не моргнул и глазом. Вероятно, подобные сцены были ему привычны. Он любезно протянул мне книгу Фрейзера и сказал:

– Вы не имели возможности читать какие–нибудь иные книги все это время? Вам должно быть известно, что республика словесности сейчас живет иными, более возвышенными идеями.

Он глубоко ошибался. Ничего в мире не изменилось – стоило только взглянуть на этих грязных людей, которые наводнили маяк, словно толпа клиентов публичного дома. Пока он говорил об интеллектуальных вершинах, они оскверняли все, до чего ни дотрагивались. А перед ним был я, человек, который не боялся виселицы, которого гораздо больше страшила жизнь рядом с подобными существами. Перед ним был человек, который предпочел изгнание хаосу и который не перенес бы путешествия в обратном направлении. Бедный мальчик. Он так самоуверен. Если бы у нас были подходящие весы, я бы предложил ему положить на одну чашу все его книги, а на другую – Анерис.

Все угрозы капитана не имели никакого значения. Я был для него просто помехой, и он поступил со мной соответственно. Чуть позже он сорвал с головы фуражку и стал кричать. Он размахивал ею и орал на своих моряков на смеси французского и китайского или на каком–то еще языке; не прошло и двух минут, как они исчезли. Потом я услышал их голоса на лестнице. Приказания, оскорбления и ответная брань весело перемешивались в равных пропорциях. Потом наступило молчание. Они исчезли так же, как появились. Море волновалось сильнее обычного; волны то и дело разбивались о стены маяка, и в их шуме звучал то львиный рык, то шум камнепада. Многим в жизни доводилось встретиться с привидением, но мне казалось, что я был первым в мире человеком, которому явился целый отряд. Впрочем, возможно, привидением был я сам.

Я провел весь день на балконе. Предметом моего наблюдения было мое собственное любопытство. Мне так давно не доводилось видеть группу людей, что все их действия казались необычными. До отъезда они починили дом метеоролога. Работали матросы

неохотно, просто подчиняясь приказам. Когда ветер дул в мою сторону, до меня доносился стук топоров и яростные крики капитана. Но и он распоряжался нехотя, поэтому ругань казалась наигранной: необходимость выполнения служебных обязанностей сталкивалась с желанием отплыть с острова как можно скорее. Я мог разглядеть дымок над крышей и человеческие фигуры возле него. Капитан то и дело прикладывался к фляжке, он пил больше, чем курил, и не обращал внимания на просьбы молодого еврея, поворачиваясь к нему спиной, когда тот слишком настаивал.

Что такое наши чувства? Новости, которые мы получаем о нас самих. Шлюпки отчалили от берега еще до наступления темноты, а я не испытывал никаких чувств, ничего, даже печали. Корабль уходил за горизонт. Из трубы дома метеоролога шел дым. За моей спиной со скрипом поднялась крышка люка. Мне не надо было оборачиваться, чтобы понять, кто вошел. Не знаю, где она пряталась все это время.

Я подкрепился консервированной фасолью. Анерис подчинилась моментально, стоило мне только причмокнуть губами. Она убрала со стола и быстро разделась, по–своему радуясь восстановлению привычного порядка. Казалось, мое пьянство смутило и обескуражило ее. Однако ничего не изменилось. Ей не надо было сомневаться в моей верности; никто не станет требовать от нее большего, чем она хотела дать мне. Я начал раздеваться, но, когда хотел снять свитер, она вдруг напряглась. Лицо ее на миг исказилось. Анерис села, скрестив ноги, и запела.

Кровь с новой силой побежала по моим жилам. Надо забаррикадировать дверь, зажечь огни маяка, распределить остатки боеприпасов. Я положил рядом с собой сигнальную ракету: Господи, как мало их у меня осталось. Все готово? И да и нет. Все предметы – в полном порядке. Все было так отлажено, что я сам оказывался лишним.

Омохитхи вторглись на остров одновременно с востока и с запада. Две небольшие группы стягивались к лесу до начала штурма. Потом они вприпрыжку побежали к маяку. Иногда свет прожектора отражался в их глазах зеленым металлическим блеском. Пока я в них целился, мне пришли на ум рекомендации из старого учебника для партизан. Повстанцы должны атаковать укрепления противника только ночью и в том случае, если превосходят его числом, особенно если не располагают достаточно мощным оружием. Если противник укрепился в двух точках, следует выбирать для штурма менее укрепленную. Это может показаться обычными доводами здравого смысла, но партизанам именно его часто и не хватает.

Омохитхи растворились в темноте и через минуту уже выли на другом конце острова. События теперь не требовали моего вмешательства. Я преспокойно чистил свою винтовку, когда вдали раздавались выстрелы. Я был глух к той борьбе, которую вело другое человеческое существо за свою жизнь там, совсем неподалеку. В самом деле, что я мог сделать? Сообщить французскому капитану, что остров окружают миллионы омохитхов? Выйти с маяка сейчас, в ночи? Я насчитал девять выстрелов, и мне пришло в голову, что не следует тратить патроны попусту.

На следующий день он пришел ко мне. Из–за густого тумана я смог увидеть его тогда, когда юноша оказался почти у самой двери. Он выглядел более или менее невредимым. Волосы взлохмачены, глаза распухли. Он по–прежнему был одет как страховой агент. Никогда еще остров не видел столь неподходящего наряда. Если бы у меня оставалась хоть капля чувства юмора, я бы рассмеялся. На белой рубашке недоставало пуговиц. Черный пиджак и брюки помяты и разорваны в борьбе. Узкий галстук болтался петлей на его шее. Одно из стекол очков треснуло и казалось подернутым паутиной. Ботинки заляпаны грязью. За одну ночь юноша из мелкого буржуа превратился в бездомного парию. В правой руке он сжимал еще дымящийся револьвер. Как это ни парадоксально, но оружие делало его фигуру еще более хрупкой, возможно, из–за своих ничтожных размеров. Молодой человек подбежал ко мне из тумана: