Холодная ярость
Шрифт:
Старуха молча слушала, в такт его словам изредка кивая седой головой – соглашалась.
– Кроме всего прочего, – заметил майор как бы между делом, – такие дома, как ваш, часто становятся местами прибежища для разных антисоциальных типов, для преступников.
Сказав это, Вербин как бы бросил наживку, надеясь на то, что хозяйка подхватит тему и расскажет что-нибудь важное о соседях сверху. Старухи часто бывают очень наблюдательными…
Так и случилось. Услышав последнее, Маргарита Васильевна заметно оживилась. Лицо ее сделалось суровым, и она,
– Истинно так. Аминь. Вот наш дом и возьмите. Вы были уже выше этажом?
Вербин кивнул, и старушка горестно добавила:
– Сами небось видели, что там творится. А как жить с ними рядом?
– Хулиганят? – уточнил майор.
– Беспокоят, – аккуратно сказала Маргарита Васильевна. – Ну, сами посудите? Каждый вечер – крики, шум, топочут ногами по полу. Так до полночи спать не дают. Визжат как резаные, пьянствуют, таскается к ним кто угодно. И все не по-нашему лопочут. Потому что инородцы, – торжественно закончила она и, обернувшись к сияющему иконостасу, истово, с чувством перекрестилась:
– Прости, Господи, меня, грешную…
Потом снова обернулась к Вербину: губы ее по-прежнему были поджаты, а в глазах стояла горестная суровость.
– Понаехали к нам всякие, спасу от них нет.
– И куда только смотрят там, наверху? – поддакнул майор, качая сокрушенно головой.
Чай оказался очень вкусным, старушка не пожалела заварки, и аромат приятно щекотал ноздри при каждом глотке. А уж про варенье и говорить нечего – тут хозяйка оказалась настоящей мастерицей.
– А на детей их хотя бы посмотрите, – заметила старушка горестно. – Вы видели этих детей? Старшие – настоящие бандиты, сразу видно, а у младших у всех педикулез. Если бы они в школу почаще ходили, их бы сразу приметили и взялись, а так…
– Что вы сказали? – удивился Владимир. Ему было неловко признаться, что он забыл значение этого слова – педикулез. – Что это такое?
– Вшивость, – коротко пояснила Маргарита Васильевна, и майор невольно улыбнулся. Ах, ну да, конечно. Просто педикулез так редко сейчас встречается, что он даже забыл. Педикулез, вшивость – это термины из далекого прошлого: Гражданская война, Отечественная, вошебойки, сыпной тиф и всякое в таком же роде.
– Вы сами видели? – уточнил он, и хозяйка кивнула.
– Конечно, сама, – подтвердила она. – На лестнице когда встречаемся, вижу.
Я ведь сама – медик, как же мне не видеть?
– Да-а? – вежливо протянул Владимир, и старушка снова заулыбалась – на этот раз гордо.
– Я сама медик, – подтвердила она. – И сын у меня тоже стал медиком. Но инородцам этим я ничего про вшивость у их детей не говорю: сами должны видеть.
А связываться с ними опасно, тем более в моем возрасте, вы сами видели, что это за дикие звери. Вот вы и напишите про все это, – попросила Маргарита Васильевна. – По радио расскажите о том, как русскому человеку, который православный и ветеран труда, от инородцев житья не стало. Так каждый вечер и топочут, так и бьют по голове, будто обухом, управы на них нет никакой.
–
Форточка в находящемся рядом окне была открыта, так что врывавшиеся в комнату порывы ветра с реки иногда слабо колебали пламя в лампаде и язычок огня колебался. От этого шевеления света на иконах казалось, что строгие изможденные лица святых движутся, что они живые.
– Очень красиво, – задумчиво произнес майор, не в силах оторвать взгляд от волшебного зрелища.
Милицейская работа, в особенности в «полиции нравов», не позволяет слишком часто задумываться о душе, о потустороннем мире. Конкретная жизнь с ее безобразиями и рутинной суетой захлестывает с головой, оттого Вербин так оценил для себя эту внезапную остановку подле чего-то прекрасного, заставившего его вспомнить о том, что жизнь состоит не только из преступников и маньяков…
– А вы ходите в церковь? – с оттенком подозрительности поинтересовалась старушка.
– Нет, – покачал головой Вербин. – К сожалению, нет. Я не верю в Бога.
Наверное, это очень плохо…
– Это совсем неважно, – улыбнулась Маргарита Васильевна. – Какая разница?
Ведь вы – русский человек? Ну а раз так, то должны быть православным.
Майор вернулся к столу и сел обратно. На последние слова старушки он только пожал плечами, потому что не понял их. Ему всегда казалось, что национальность и религия – совершенно разные вещи. Хотя, наверное, ей лучше знать, раз она такая набожная…
– Мне казалось всегда, что сначала нужно все-таки верить в Бога, – осторожно заметил Вербин. – Конечно, может быть, я ошибаюсь…
– Ошибаетесь, – еще мягче, чем прежде, перебила его старушка. Ее взгляд теперь лучился добротой и почти святостью, как будто в нем отражались взгляды святых с иконостаса, висящего напротив. Она улыбалась и накладывала гостю новую порцию домашнего варенья, на этот раз из слив, распространявшего по комнате удивительно уютный аромат. – Ошибаетесь, – повторила она. – При чем тут какой-то Бог? Разве в этом дело? Мы с вами – русские люди, а православие – это родное, наше великое и мудрое прошлое. Заветы отцов, традиции народа. Разве не так?
Майор неопределенно усмехнулся в ответ и снова встал, с интересом поглядывая в сторону столика, стоявшего прямо под поразившим его иконостасом.
Он вдруг начал догадываться, к чему клонит старушка. Сделав шаг в угол и продолжая слушать Маргариту Васильевну, Вербин слегка наклонил набок голову, чтобы разглядеть корешки на книгах, стопкой выложенных под иконами.
«Протоколы сионских мудрецов», прочитал он. «Берегитесь сектантов», «Жидомасоны – кто они?». Молитвенник на церковно-славянском языке завершал перечень и лежал снизу, что и понятно – на церковно-славянском языке много не прочитаешь…