Холодное, холодное сердце
Шрифт:
— Попробую угадать. СССР, прежний восточный блок?
— Совершенно точно. Его употребляли при допросах КГБ и Штази.
— А инъектор, которым, по предположению медицинского эксперта, вводилось наркотическое средство? — продолжал Мэттьюз. — В нашей стране действительно применяются автоматические иньекторы, но они заряжаются определенной дозой лекарства для введения людям с чрезмерной чувствительностью к укусам пчел и т. п. Но они одноразовые, и нельзя заменить их заряд. Факс сообщает, что КГБ и Штази применяли такие шприцы для похищения своих жертв.
Сморщив лоб, Брейди глубоко задумался.
— Помните вчерашнее убийство? В Хэмпден-Сидни?
— Да. Ну и что?
— Как его звали... Спирко? Он был профессором. Преподавал русский язык.
— Русское наркотическое средство. Русский способ пытки. Русский профессор, — сказал Мэттьюз. — И сегодняшнее убийство в Бруклине, в Брайтон-Бич, там, где живет русское землячество. Сквозь все это проходит одна нить, и мне кажется, я знаю, кто плетет всю эту паутину.
— Русские? — спросил Брейди.
— Нет. ЦРУ, — сказал Мэттьюз. — У них есть специальная программа для перебежчиков, которых они привозят в нашу страну. Эта программа схожа с нашей программой защиты свидетелей. Я не знаю, как она называется, но могу это выяснить.
— Если это предположение верно, то обыск, произведенный в магазине и доме Малика, предстает в ином свете.
— Да. Примите мои извинения.
— Но если они уже знают, кто он такой, что же они хотели установить?
Мэттьюз улыбнулся, уверенный, что наконец-то добрался до правды.
— То же самое, что и мы. Если Малик бывший разведчик, которого они адаптировали к жизни в нашей стране, и если они знают, что он действительно маньяк-убийца, они ищут его еще более упорно, чем мы. Подумайте об этом.
— К тому же бывший офицер разведки превосходно осведомлен о процедуре расследования и методах криминалистики.
— Конечно. Недаром он оставлял нам ключи. Он знает, что мы можем проследить его лишь до ЦРУ. И также хорошо знает, что они ни за что его не выдадут.
— Вы говорите серьезно? — спросил Брейди. — Чтобы прикрыть свои задницы, они в самом деле не выдадут маньяка-убийцу?
— Вы абсолютно правы. Они постараются сами убрать свое дерьмо.
Подперев подбородок руками, Мэттьюз смотрел на стол.
— Послушайте, шеф. Мы должны молчать об этом открытии. Пусть ребята из Лэнгли не подозревают, что мы знаем об их причастности к этому делу. Я должен собрать убедительный материал, чтобы выступить против них.
— Никаких проблем. И как вы хотите все это провернуть?
— Прежде всего, я запрошу нашу контрразведку, не попадало ли в их досье имя Малика. Они следили за всеми иностранными разведчиками, которые действовали в нашей стране. Знают все их имена, включая фиктивные. Знают, сколько они у нас пробыли и куда были направлены, после того как покинули нашу страну. Если Малик бывший сотрудник русской, чешской или восточнонемецкой разведки и работал здесь до своего дезертирства на нашу сторону, у них должно быть досье на него.
— Может, есть смысл расследовать убийство... Спирко? Установить связь между ними, если такая связь была?
— Мы слетаем на вертолете в Хэмпден-Сидни, чтобы поговорить с его семьей, если она у него есть, и с людьми, которые его знали. Я хочу вооружиться до зубов, прежде чем пойти на конфронтацию с ЦРУ. Они дают информацию,
Глава 30
Дженни училась в Мэримаунт Манхэттен колледже, расположенном в Верхнем Ист-Сайде, в Нью-Йорке. Этот колледж она выбрала сама. Калли и его жена Джэнет сомневались, стоит ли ей жить в городе, особенно таком опасном для молодых неопытных девушек, как Нью-Йорк. Но Дженни сумела убедить их в своей правоте. Она хотела изучать искусство, с уклоном в театроведение, а Мэримаунт Манхэттен колледж располагал для этого широчайшими возможностями, ведь недалеко от него находились знаменитые библиотеки, музеи, художественные галереи. Дженни была умной, волевой, очень независимой девушкой, наделенной здравым смыслом и логикой, и в конце концов они дали свое согласие. Никто из них не решился отказать ей в исполнении заветного желания, они были слишком добры, чтобы навязывать ей свою волю.
Калли очень скучал о дочери, к тому же ему хотелось убедиться, что с ней все в порядке. Он доехал на такси до перекрестка Девяносто второй улицы и Лексингтон, где стояло роскошное высокое здание: одно из общежитий для студентов колледжа. Он был приятно удивлен, увидев в вестибюле двоих швейцаров и круглосуточную службу безопасности. У самого входа он замешкался, обдумывая, что ей скажет, и не зная, как она к нему отнесется после всего случившегося. Прошло лишь четырнадцать месяцев, но ему казалось, что между ними навсегда разверзлась непроходимая бездна.
Наконец, преодолев сомнения и страхи благодаря горячей любви, которую питал к дочери со дня ее рождения, он позвонил ей из вестибюля, но студентка, ее соседка, сказала, что Дженни только что ушла на работу — в кафе. Она сообщила Калли, как называется и где находится это кафе, а когда спросила, кто звонит, он повесил трубку. Он попросил одного из вахтеров опустить толстый пакет в почтовый ящик Дженни, затем поехал на такси в Верхний Вест-Сайд, где вышел на перекрестке Семьдесят второй стрит и Коламбас-авеню, в двух кварталах южнее кафе.
Калли медленно шел по улице, мимо сплошных рядов модных магазинов, киосков и японских ресторанчиков, которых тут было едва ли не больше, чем в Токио. Так сильны были его сомнения и страхи, что каждый шаг давался ему с большим трудом. За последнее десятилетие этот некогда заброшенный район превратился в процветающий деловой центр.
Достигнув угла Семьдесят четвертой улицы, Калли остановился напротив кафе, наблюдая, как официанты и официантки устанавливают на тротуаре, под бело-голубым полосатым навесом, столы и стулья, ожидая воскресного наплыва посетителей.
Сомнения и страхи не покидали Калли, и он готов был уйти, так и не повидав Дженни. Он просто не выдержит, если она отречется от него. Он ее отец и может помогать ей издали. Но у него нет права вмешиваться в ту жизнь, которую она без чьей-либо помощи создала для себя за эти четырнадцать месяцев, а ведь ей пришлось преодолеть немало препятствий. Она обрела независимость, взвалив на себя тяжкое бремя ответственности, вместо того чтобы вести, как многие другие, беззаботную студенческую жизнь.