Холодное, холодное сердце
Шрифт:
Он решил, что посмотрит на нее издали и уйдет, с тем чтобы навестить позднее. Может, поговорит с ней по телефону. Так будет легче. Заметить боль и разочарование в ее глазах свыше его сил.
И вдруг он увидел, как она выходит из кафе, неся на подносе столовое серебро и посуду. Он наблюдал, как она помогает расставлять столы и стулья под навесом. Сердце его сжалось, к горлу подступил ком. Вот она, его маленькая дочурка, так похожая на мать, с тонкими аристократическими чертами лица, но с темными, как у него, волосами и темно-голубыми
Он стоял, не сводя с нее глаз, и у него было такое чувство, будто к нему, пусть на мгновенье, вернулась часть всего утраченного. Оттуда, где он стоял, до нее было всего футов пятьдесят, и он хорошо видел, как она смеется и шутит с одним из официантов. В его уме теснились воспоминания о ней и Джэнет и их прежней жизни. Ему стоило большого труда удержаться от слез. Взволнованный до глубины души, все еще не зная, как она отреагирует на его появление, он так и не смог заставить себя подойти к ней, повернулся и пошел по улице.
Как раз в это время Дженни Калли поставила последний стол и, прежде чем возвратиться в кафе, огляделась. На ее лице появилась печальная улыбка. Кожаная куртка на человеке по другую сторону улицы ужасно походила на ту, что носил ее отец. Она отвернулась, затем посмотрела вновь; человек в кожаной куртке удалялся. Ее сердце учащенно забилось. Дженни стояла в смятении, не веря своим глазам. Пустой поднос, который она держала в руках, шумно брякнулся на тротуар.
— Папочка! — закричала она и, подбежав к кромке тротуара, остановилась, дожидаясь момента, когда можно будет перебежать заполненную машинами улицу.
Человек в кожаной куртке удалялся. Она лишь вскользь видела его лицо. Неужели обозналась? Может быть, кожаная куртка вызвала в ее памяти образ отца и она приняла желаемое за действительное? Но тут позади него затормозило такси, он повернулся, и она убедилась, что это ее отец.
— Папочка! — пресекающимся от волнения голосом закричала она, перебегая на другую сторону. Калли был всего в десяти футах от нее, он уже собирался отправиться на юг.
Расслышав в уличном шуме второй крик, Калли обернулся и увидел подбегающую к нему дочь. Она бросилась в его раскрытые объятия, и это в один миг уничтожило все сомнения и страхи, все муки и страдания прошедшего года.
— Папочка! — повторила запыхавшаяся Дженни, тесно прижимаясь к отцу. — Я не могу поверить, что это ты. Что ты тут делаешь? Когда я в последний раз говорила с твоим следователем, он сказал, что ничего не переменилось, тебя выпустят не раньше чем через два года.
— Кое-что изменилось, — сказал Калли. — Ты разговаривала с моим следователем?
— Каждый месяц. Я хотела знать, как ты там.
— Он
— Я просила его не говорить.
Они стояли посреди тротуара; справа и слева от них двигались толпы прохожих.
Калли отстранил ее от себя.
— Ты выглядишь просто замечательно. Как ты тут жила?
— Со мной все в порядке, папочка. А теперь, когда ты здесь, будет совсем хорошо.
— Я люблю тебя, Дженни. — Он уже не мог больше сдерживать слезы и отвернулся, чтобы она не видела их.
Дженни тоже заплакала и крепко-крепко обняла его.
— О'кей, папочка. Я тоже тебя люблю.
Они пошли по улице, и Дженни взяла его под руку, словно боясь, что он куда-нибудь убежит.
— А как твоя работа?
— Наплыв посетителей начнется не раньше чем через час. А вообще-то я могла бы отпроситься на весь день, — сказала она с надеждой в голосе.
— Я здесь по делу, — сказал Калли. — В моем распоряжении всего час.
— У тебя дела? Как и раньше?
— Вроде того.
Она не настаивала.
— Я работаю только до трех. А потом свободна.
— Прости, родная. Я не знаю, сколько времени еще буду занят.
— Надолго ли ты в город? Я хочу побыть с тобой подольше. Ты не мог бы выкроить для меня время?
— Сейчас не могу. Но скоро освобожусь. Обещаю тебе.
Дженни положила голову ему на плечо, продолжая держаться за его руку, и они пошли дальше. Оба молчали. Калли не мог произнести тех слов, которые повторял в тюрьме по ночам; все, что он хотел ей сказать, стерлось из его памяти. Они свернули налево, на Семьдесят третью улицу и пошли к Центральному парку, он был прекрасен в осеннем уборе. Они сели на скамью напротив озера и изящной арки низкого мостика.
— Как твоя учеба? — спросил Калли, все еще не в силах произнести слов, которые так долго вынашивал в душе.
— Я получила поощрительную стипендию, — гордо сказала Дженни, все еще держа его за руку. — И я неплохо обеспечена, можешь за меня не беспокоиться. В этом кафе я работаю по уик-эндам и три вечера в неделю; здесь дают хорошие чаевые. По четвергам работаю в другом месте, и еще при театре колледжа. Я вполне обеспечиваю себя, папочка. Я такая же крепкая, как и ты. И упрямая. Помнишь, ты однажды мне сказал: «Никогда не сдавайся».
— Помню.
— Благодаря упрямству возникает выносливость, выносливость способствует выживанию. Я выжила, папочка.
Калли молча смотрел на спокойные воды озера. Под мостиком проплыли в лодке мужчина и женщина с двумя детьми. Он повернулся к Дженни и наконец заговорил о том, что было для него мучительнее всего.
— Смерть нашей мамы — большое горе. И я знаю, что никогда не смогу возместить тебе эту потерю. И я пойму тебя, если ты меня не простишь.
— Мне нечего тебе прощать, папочка. Тут нет твоей вины. Мама долгие годы страдала депрессией. Тебя часто не бывало дома, а потому ты не видел, в каком она состоянии.