Холодные песни
Шрифт:
Его звали Джонас Клима. Он родился в Зальцбурге, в Австрии.
Отец подарил ему фотокамеру, когда Джонас был совсем юным. Для мальчика это стало удивительным подарком. Он бродил по зеленым лугам, крестьянским дворам, старым паркам и фотографировал. Больше всего он любил снимать альпийских коров. И вот однажды Джонас сказал сам себе: «Ну что, может, я и стану фотографом. Мне это нравится».
Он стал учиться фотографированию: по семь часов в день, пять дней в неделю, три года. В 1986 году он открыл свою студию в Квебеке. Он снимал рекламу виски, кроссовок, женского белья, снимал показы мод. Ему повезло
В девяностые годы он увидел по телевизору передачу об острове Сейбл, расположенном у берегов Новой Шотландии, и его невероятных лошадях. Джонас с волнением смотрел на черно-белые кадры, на зернистые фотографии… «Я должен отправиться туда и снять все это», – сказал себе сорокалетний фотограф из Зальцбурга.
Одного желания попасть на Сейбл было недостаточно. Суперинтендант острова Сейбл пообещал: «Я подумаю». Джонас не стал ждать, он собрал вещи, оборудование и через два дня стоял перед суперинтендантом со словами: «Я здесь, в Галифаксе, и готов ехать на остров. Теперь все зависит от вас». Суперинтендант сказал: «Ладно». На следующий день Джонасу позвонили и сообщили, что самолет будет готов к шести часам.
Джонас стал снимать еще в воздухе. Ясный день, ни единого облачка под брюхом самолета. Сидя у иллюминатора, он смотрел через объектив фотоаппарата на узкий полумесяц, плывущий в синеве океана. Южный берег окаймляла белая пена прибоя. Металлические крыши строений и похожих на ангары домиков, удлиненное озеро, ажурные маяки, радиомачта – они блестели на солнце, а Джонас щелкал затвором.
Джонаса встретил инспектор Джери и его внедорожник, который доставил мужчин в центр острова, где располагалось три жилых строения (дом инспектора, дом сотрудников и гостевой дом), способных выдержать ураганный ветер и зыбучие пески, а также четыре служебных помещения (склад, кузница, столярная мастерская, ангар со стоящими на рельсах металлическими вельботами). Другие строения были связаны с жизнеобеспечением и инфраструктурой станции и снабжали научные программы.
На острове жили около трехсот лошадей. Одни, потомки кавалерийских скакунов, оказались здесь после кораблекрушения, других завезли с материка. Они уже не имели определенной породы, а были просто лошадьми острова Сейбл.
Уходя в двух-трехдневное путешествие, Джонас брал с собой оборудование (таскать его по острову требовало значительных усилий), термос с чаем и полоски вяленого мяса, упакованные в полиэтиленовые пакеты. Поначалу животные с любопытством рассматривали человека, разгуливающего по их полям, но со временем привыкли.
Его интересовали энергия лошадей, отношения, которые он установил с животными, с островом. Он брел за ними, рядом с ними, немного поодаль, у самых границ острова, держа камеру правой рукой у бедра. Иногда он приседал и подносил фотоаппарат к лицу, иногда отщелкивал серию кадров стоя. Животных нельзя было заставить вести себя определенным образом, позировать, как моделей-марионеток. Джонас просто оценивал условия и фотографировал. Как есть. Жизнь.
Сначала – зрительный контакт, поиск эмоции. А потом – камера, кадр, еще кадр. Он снимал
Он концентрировался на лошадях, игнорируя пейзажи и тюленей. Он искал тот кадр, ради которого приехал сюда. Он искал идеальный кадр. Тратил массу пленки (привычка со времен рекламных съемок), разговаривал с четвероногими красавицами и красавцами, снимал, снимал, снимал и
(щелк)
нашел.
Проявленный снимок отнял у него сон.
Джонас сделал его рядом с Голой дюной, у южного подножия которой лежала Долина лошадей. Здесь обитали около пятидесяти животных – восхитительное зрелище.
Он фотографировал утром, когда спряталась луна и начало всходить солнце. Лошади на светлом фоне. Шелест травы. И ощущение того, что этот день, даже ближайший час изменит тебя.
Так и произошло.
Снимок разрушил Джонаса. Испортил, как неправильно подобранный проявитель портит пленку.
Испортил. Да. Это верное слово.
На нем были лошади, только лошади (Джонас показал фотографию Рите, естествоиспытателю, которая провела на острове практически всю свою взрослую жизнь, и та всего лишь сказала: «Это очень красиво»), но
(это не все)
там было что-то еще. Животные словно прикрывали своими телами неправильную черноту, дыры в ткани мироздания. Джонас не мог объяснить проникший в него страх. Он уничтожил снимок, но тот остался жить в его голове.
Как и песни.
Песни острова Сейбл.
Остров стал общаться с ним, знакомить со своими мертвецами.
Первого мертвеца Джонас увидел через три дня после того, как сжег тот самый снимок. Покойник брел по отмели, а когда увидел фотографа, направился к нему.
– Помогите… молю… я со шхуны «Сильвия Мошер»… помогите…
Он не говорил – выбулькивал слова, но Джонас понимал его, к сожалению, понимал. У мертвеца был нереально, почти комично раздувшийся живот. Почерневшую шею опутывали веревки вен. Пустые глазницы утопленника заполнял мокрый песок.
– Помогите…
Джонас закричал, повернулся и помчался по песку в сторону станции. Он несся, плохо соображая, оставив у берега штатив с камерой. Мозг парализовал страх, алая пена, разум зациклился на мысли-команде «Беги!».
Мимо проплывали горбы дюн и встающие на дыбы лошади. Внезапно сквозь алую пену проник чей-то голос, он пел, и эта песня была похожа на холодный дождь, за пеленой которого прячется нечто непостижимое, уродливое и бесконечно злое.
Джонас обернулся и увидел, что мертвец идет следом. В каких-то десяти-пятнадцати шагах. Покойник протягивал к нему беспалую кисть.
Фотограф захрипел и побежал быстрее, хотя думал, что быстрее уже не сможет.
– Джери! Откройте! Джери! – Джонас забарабанил в дверь. Он почти не помнил, как добрался до станции. Он задыхался.