Холст
Шрифт:
Сева запетлял, начал сбиваться, врать, ложь, как какая-то демоническая проводница, с ухмылками и оглядками уводила его за собой все дальше-дальше-дальше… пока отец с хрустом не сложил газету, не отшвырнул ее, не вскочил, и волосы двумя вороными крылами упали на смуглый лоб, – но сейчас он побелел, это было особенно заметно по контрасту с волосами; отец дико огляделся, как бы не понимая, где он находится, где земля, где небо в этом мороке лжи, -
Сева отступил, понимая, что все, конец Гаравичскому –
Ни Аленки, ни матери дома не было. И никто не мог остановить босого
– он так и не успел вдеть ноги в тапки – капитана в майке, с синей вытатуированной чайкой на плече, с треском крушившего клетки, разламывающего пластмассовые кормушки, поилки… Он был страшен, как
Циклоп после удара бревном в глаз. Он метался по комнате, ловя выпорхнувших птиц, хватал, подскакивал к окну и вышвыривал в вал январского дыма. Дольше всех от него ускользала канарейка Сюзанна.
Рухнул торшер. Со звоном упала ваза. Сева не проронил ни звука.
Все-таки к чему-то подобному он готовился. Может быть, даже он читал о чем-то таком. Или это ему снилось.
Спасся один волнистый попугайчик, он завалился за шкаф и, наверное, потерял там сознание, потому что два дня не просил ни есть, ни пить, и его считали погибшим. Но потом утром он сел на голову спящей девочке и начал тихонько перебирать ей волосы клювом, она проснулась, вскрикнула. Сева тоже проснулся и уставился на это привидение. Попугайчика он отнес в школу и отдал однокласснику.
Почти даром. На уроке немецкого попугайчик вырвался на волю, а может, одноклассник нарочно его выпустил. Класс зашумел. Нисон
Ясонович саркастически усмехнулся и спросил, в чем дело? стоит ли так шуметь из-за еще одного попугая? Но попугай все-таки всех отвлекал, урок пошел насмарку, и Нисон Ясонович вынужден был учинить дознание. Быстро выяснилось, чей это попугай. Ну, хотя бы умеет он говорить? – поинтересовался учитель у Севы. Сева, конечно, хотел честно ответить: нет. Но вместо этого сказал, что умеет. Ну, пусть скажет. Боится. А, мм. И какие слова он знает? Ни одного по-немецки!
– зачем-то выпалил Сева. Не сомневаюсь, ответил Нисон Ясонович.
Капитан Миноров был вызван в школу. Что он мог сказать, вернувшись?
Ровным счетом: ни-че-го.
Охлопков отыскал нужный дом и сразу увидел Севу. Тот лежал под автомобилем красного цвета возле гаража. Из-под автомобиля торчали длинные ноги, предназначенные мерить болота. Но, возможно, это был и не птицелов. Охлопков кашлянул и спросил, нельзя ли увидеть
Всеволода Минорова. Под автомобилем перестали орудовать гаечным ключом.
– А кто его спрашивает? – послышался немного
– Дервиш.
Из-под автомобиля высунулась голова в спортивной синей шапочке, на полном сероглазом лице зрели пышные пшеничные усы.
– Дембель?!
Сева Миноров выбрался и встал в полный рост. На нем была перепачканная одежда, и руки чернели от мазута, так что они ограничились улыбками и приветствиями. Сева раздался вширь, потяжелел. Голос его звучал грубее, ленивее, чем прежде, но тягучие гнусавые нотки хорошо узнавались.
– Один? А Толик?
– Не смог.
Сева насмешливо кивнул; последовали вопросы – обычные вопросы давно не видевшихся друзей.
Сева работал экспедитором, возил в соседние области холодильники.
В свободное время занимался хозяйством – вот ремонтировал “Москвич”, тещин, не свой. Своя у него будет настоящая машина, а это так, пока.
Пока не накапает достаточная сумма. Из разных источников.
– Да нет, – ответил он на недоверчивый взгляд Охлопкова, – никакой контрабандой я не промышляю, ничего левого. Все только правое.
Пойдем, э-э, на экскурсию, – позвал он.
И они прошли в сад, обогнув большой дом с железной крышей. Сад перегораживали веревки с бельем, как видно, недавно была большая стирка. Сева поднырнул под веревку. Охлопков за ним. Они приближались к черно-серым дощатым сараям. Охлопков испытывал странное чувство “уже бывшего”, “уже виденного” – ну, этот известный психический эффект. Просто он еще немного волновался, узнавал и уже не узнавал друга, птицелова? мастера лесных интермедий и воздушных змеев?
– Здесь вот у меня дубильня и выделочная, – сказал Сева, распахивая одну дверь и указывая на какие-то ванны, скребки и всякие иные приспособления.
– Похоже на фотолабораторию, – заметил Охлопков.
– Да? – Сева открыл вторую дверь.
Здесь пахло грубо и остро. Вдоль стен стояли клетки.
– Археоптериксы, – пробормотал Охлопков.
Сева ухмыльнулся.
Волосатые зверьки поблескивали глазками и желтели длинными зубами, хватая хлебные корочки голыми чистыми розовыми лапками, быстро съедали их и просовывали влажные носы между прутьями, нюхали.
– Из археоптерикса шапку не сошьешь, – афористично заметил Сева.
–
Ты куришь?.. Я только в поездках…
Охлопков дал ему сигарету, зажег спичку.
– Сев, ты так и остался романтиком, – сказал он.
Сева закурил, осторожно держа белую сигарету грязными пальцами, взглянул сквозь дым на него.
– На этом-то ты хочешь разжиться? – спросил Охлопков.
– Конечно нет. Есть другие источники, – уклончиво ответил Сева. – Но ты зря недооцениваешь мою звероферму. Сейчас я тебе все растолкую.