Homo Navicus, человек флота
Шрифт:
— Алейкум вассалом, ага-джан!
Стало понятно, что мусульмане, но тень сомнения все же оставалась. И среди негров масса последователей этой веры. Тем более, по-русски они не понимали.
В качестве переводчиков были вызваны: ассириец Джабаров, дагестанец Курбанов, уйгур Раджабов, таджик Бердыбеков, адыгеец Хаджоев, азербайджанец Валиев, грузин Габурадзе, узбек Давлетханов, туркмен Сейтмурадов и даже кореец Ким. Этакий курултай башибузуков, но без достархана. Казахов, армян, башкиров, татар и бурятов я решил не вызывать.
Негры смотрели на нас довольно
Начался тест на опознание. Шестая проба — таджик Бердыбеков, виновник всефлотского шума — дала желанный результат. Негры зашипели, загукали и заклекотали. Они оказались особым таджикским племенем с примесью индийской, афганской и пакистанской крови. Племя живет в горах Памира, питается бараниной и лепешками. С гор они не спускаются, муку доставляет вертолет. В школу дети, естественно, не ходят, лишнее это при таком первобытном укладе. Диалект у них тоже был уникальный, даже Бердыбеков понимал их плохо.
Однажды военкомат не выполнял план по призыву, и этих чабанов увезли тем же вертолетом, что доставил муку, в райцентр.
Мука играла роль приманки, чтоб дети гор выползли из своих пещер к доброй железной птице. В этот раз птица оказалась злой.
Потом какой-то умник определил, что чабанам место именно на подводной лодке — та же оторванность от цивилизации и минимум удобств.
Все это я узнал позже.
Получив ответ на главный вопрос и с воплем:
— Таджики! Таджики! — я помчался к командиру.
Наверное, я кричал в том же ключе, что и бедные болгарские крестьяне при приближении турок: «Янычары, янычары!», потому что командир уже доставал из сейфа пистолет, услышав мой истошный крик.
— Александр Петрович, таджики! — выдохнул я.
Командир молча спрятал пистолет в сейф
— Зам, чего ты так разорался? Таджики и таджики. Не негры ведь. Чего глотку рвать? Зачем ты мне сказал, что это негры? Я же сразу понял, что азиаты, а ты заладил: «Негры, негры»…
— Блин, ошибся, Александр Петрович.
— Ну, ты уж постарайся больше не ошибаться. Выясни все. А то орешь про негров, я и поверил. И вообще, Сергей Викторович, почему не Вы лично принимали и встречали пополнение?
Я оценил изящество хода и перевода стрелок. Командир не может проявлять слабость ни при каких обстоятельствах, особенно в случае с неграми. Даже передо мной. Ноблесс облидж — положение обязывает.
— Захлопотался, Александр Петрович. В следующий раз всенепременно встречу. Первым. Я.
Командир уловил сарказм в моем голосе, и плеснул вина во второй стакан, появившийся на столе. Мы чокнулись и закрыли вопрос. Ни в Африку, ни, тем более в Таджикистан никто из нашего экипажа в отпуск не ездил. Никогда.
Кстати, таджики-негры русский выучили за месяц. Не потому, что на нем разговаривал Ленин, а потому, что Бердыбекову присвоили очередное воинское звание — старшина первой статьи, и отдали несчастных ему в подчинение.
Лейтенант Першинг
Американцы имели на вооружении ракету «Першинг».
На «Першинга» он начал откликаться уже на второй день, то есть не был начисто лишен способностей к обучению. Взялись мы за него крепко. За месяц подготовили к дежурству по кораблю, за два — к несению вахты на якоре, а потом и на ходу.
Лейтенант пыхтел и старался. Он оброс щетиной, а его лицо приобрело устойчивый масляный блеск. Если кто не знает, на человека, находящегося внутри подводной лодки, воздействуют около двухсот тридцати вредных примесей.
Это выделения аккумуляторных батарей, пластика, дизелей, краски, магнитные поля, вредные примеси в воздухе и многое другое.
Однажды я, бывший надводник, лег спать раздетым, в одних трусах. Утром, проснувшись, обнаружил, что та часть тела, которая была укрыта одеялом, осталась чистой, а грудь покрылась противным, черным, масляным налетом. Этакий полунегр-полубелый. С тех пор я спал одетым, как и все, стараясь забыть надводную будуарную лафу. Эти умывальники в каютах, это рассветное солнце, этот свежий воздух, проникающий через приоткрытый иллюминатор, эти шторки над кроватью, эта пепельница на столе…
Со временем Першинг опять впал в задумчивость.
Больше того, он начал просыпать утренние построения и, даже страшно сказать, подъем флага, а это уже серьезно. На подъем Военно-Морского Флага может не выйти только мертвый.
Мы начали беспощадную борьбу с утренними опозданиями.
Утром к лейтенанту в чудильник бежал посыльный, чтобы разбудить соню. Но это выглядело как-то по-барски, не по чину.
Тогда мы, перед всем экипажем, на построении, подарили ему будильник «Севани», такой большой, металлический, со звонком сверху. Его рев был громче, чем рев колоколов громкого боя при объявлении тревоги на надводном корабле. Помогло дня на три, привык, лейтенант, видимо.
Потом его стыдили и наказывали. Сон по-прежнему оказывался победителем в борьбе, длившейся не одну неделю.
Нас, командование корабля, это уже сильно задрало. Однажды он опять не прибыл на подъем флага. Поиски позволили установить, что Першинг находится на лодке. Команду прибыть в казарму он пытался проигнорировать, мотивируя это срочным вызовом к флагманскому штурману. «Флажок» вызова не подтвердил. Пришлось приложить волю и настойчивость.
В ожидании Першинга в каюте командира сидели, кроме него, старпом и зам. Зам — это я. Командир сидел за столом, старпом на диване, я на подоконнике у двери. Не то, что мне негде было сесть, я просто пытался придать обстановке этакую неформальность.