Хомотрофы
Шрифт:
В иные моменты мне все больше и больше хотелось протянуть руки, испытать восторг предвкушения и заставить эти светящиеся огоньки двигаться ко мне.
Но кто знает, может не так надо входить в семью, может эти служители зла только и ждут, чтобы и я, как они взлелеял в груди крошечный пульсирующий сгусток, чтоб затем позвать своего главного, и тогда мы преподнесем ему свои дары? И если я стану медлить, меня заподозрят в неблагонадежности. Я должен сделать выбор.
Тем временем неведомая сила все больше наполняла меня, и я с трудом уже отличал свои собственные чувства от ее мрачных побуждений.
Зато мне хорошо были слышны мысли тех, кто стоял напротив. Участники ритуала
Но то, чего хотели они, отличалось от желания, внушаемого мне неведомой силой.
Огоньки – словно маленькие глазки. Они сверлят меня, вынуждая испытывать страдание, они впиваются в самое сердце холодными жалами, и я превращаюсь в сомнение. Руки мои начинают дрожать. Видят ли пришедшие сквозь свои повязки, как дрожат мои руки? О да, вероятно, они хорошо это видят. Уж Гавинскому точно все видно, я у него как на ладони со всеми своими мыслями, чувствами и желаниями. Из всех, кто присутствует в этом зале, лишь я один слеп, и словно блуждаю в кромешной ночи.
Не думай о них, шепчет откуда-то сзади невидимая сила. И тут меня окончательно окутывает непроницаемая тьма.
«Безотносительность», – было последнее слово, которое я успел произнести мысленно. Потом исчезли все ощущения, включая чувство гравитации.
Я был в пустоте, где меня окружали лишь огоньки, что ПЛАВНО ПРИБЛИЖАЛИСЬ.
Маленькие сгустки энергии, капсулы страха… Это было то, что по праву принадлежит мне. Я протянул руки, вернее, это было похоже на то, будто я протягиваю руки. Огоньки двинулись быстрее, стали сливаться в одно нежное пульсирующее тельце, и я, не в силах больше сдерживаться, ринулся ему навстречу, а в следующий миг вселенная вокруг разорвалась на части, и каждая моя клетка наполнилась ощущением неограниченной мощи, свободы и блаженства.
Когда я пришел в себя, повязка с моих глаз была снята. Я поднял голову, увидел, что лежу на стульях, и тут же вскочил на ноги, выпятил грудь и звучно прокашлялся. Гавинский, стоявший рядом, смотрел на меня странным взглядом. Я понял, отчего так быстро вскочил. Меня переполняла сила. Она была темна, как небо в дождливую ночь, и велика, как океан. Столько силы мне не приходилось еще ощущать в теле никогда. Казалось, я в состоянии был расколоть эти серые стены одним ударом. Персона Гавинского больше не внушала мне опасения. Мне захотелось посмотреть на него уничтожающим взглядом, и я сделал это.
– Не стоит, – возразил Гавинский. – Это временные ощущения, Сергей Петрович. Но… вы все равно меня поразили. Не ожидал.
Мне было наплевать, что он там говорит. Не интересовала и суть прошедшего только что ритуала, как ее воспринимает Гавинский. Я больше не стремился узнать, в чем заключается его мировоззрение, к сторонникам каких концепций он относится. Словом, у меня не было к нему вопросов. Ибо мной двигала сила, и вместе с силой ко мне пришло ее знание. Теперь я обладал иным видением картины мира.
– Вы действительно меня поразили, – снова повторил Гавинский. Но я не собирался продолжать этот бессмысленный разговор. Я протянул руку, чтобы отстранить его, и он отступил. Я пошагал к выходу, наслаждаясь каждым своим шагом.
– Осторожней на дороге, – посоветовал Гавинский мне вслед.
Но я не ответил.
На самом деле мне стоило бы вернуться и расспросить его, что за ритуал только что происходил, правильный ли я совершил выбор, но я не сделал этого, и потому ответа не узнал никогда.25
На
Я уже не испытывал в себе вчерашнего всесилия, но тело было по-прежнему необычайно бодрым, а движения быстрыми. Сняв шлем, я повесил его на руль и помахал Илье. Приблизившись ко мне, он насторожился, в его желтых глазах мелькнуло подозрение. Вероятно он заметил в выражении моего лица излишнюю агрессивность. Что ж поделать: я чувствовал себя готовым к бою.
– Как отреагируют на наши действия простые работяги?! – спросил я.
Илья усмехнулся.
– Ваше расположение духа воскрешает в моей памяти образы второго десятилетия прошлого века. В те времена мы часто задавали друг другу подобные вопросы.
Я поглядел в оба конца улицы, убедился, что слежки нет, завел мотоцикл во двор, поставил его у ворот. Мы прошли за дом и сели в небольшой беседке, которая примыкала к известному мне сараю.
– Народ устал страдать, – сказал Илья. – Хозяева сделали жизнь рабочих просто невыносимой. Бесчеловечная политика корпорации приводит к учащении случаев суицида среди работников.
Всякий раз, когда каннибал начинал рассуждать о нравственности и справедливости, все внутри меня восставало. Скрепя сердце, я попросил:
– Приведите какие-нибудь факты. Возможно, придется этим воспользоваться.
– Что вы хотите услышать?
– Илья. Вы врач. Можете объяснить мне, насколько вредно производство полиуретана?
– Видите ли… Сам материал экологически чист. Но рецептура, по которой его здесь производят, не разрешена к применению.
– Вы точно знаете?
– У меня есть доказательства. Я накапливал сведения, которые так или иначе компрометируют хозяев.
– И что, производство поролона вредно для здоровья работающих?
– Достаточно сказать, что диизоцианат вызывает хроническую и устойчивую астму в концентрациях, даже значительно меньших, чем установленные нормы. Здесь же его концентрация превышает норму в пять раз.
– И что, многие страдают астмой?
– Только те, кто к ней предрасположены.
– Тогда в чем проблема?
– Видите ли, полным-полно нарушений. Например, отходы производства, содержащие токсичные вещества, остатки рабочих смесей должны направляться на полигоны захоронения и обезвреживания промышленных отходов. Но они сжигаются прямо на территории завода или той свалке, где мы с вами на днях встречались. Кроме того, воздушные трубы от аппаратов выводят наружу только восемьдесят процентов дыма. У всех, кто работает в цехах, токсический бронхит и дыхательная недостаточность.
– Откуда сведения?
– Мой коллега, санэпидемиолог, поведал.
– Почему санстанция молчит?
– Каждый житель города в базе данных. Все государственные структуры – от мэрии до почтамта – подчинены хозяевам.
Видимо, сказывается нервное напряжение: я начинаю тупеть.
– Да, разумеется. Илья, можете подготовить завтра наутро небольшую, на полстраницы, статью о вредности производства?
– Без проблем. Что вы хотите сделать?
– Пустить статью в газету. Не станете возражать, если авторство я припишу редакции?
– Что вы! Никаких возражений.
– Тогда я к вам заеду часов в девять утра.
И я снова не подаю ему руку.
После посещения Ильи я ненадолго заехал домой перекусить.
Достал из холодильника масло, сыр, сделал бутерброды, сварил кофе.
Откусывая бутерброд, я стал перечислять упущения, которые допустил, обдумывая план.
Мы не смогли изучить характер директора, скрытые стороны его жизни, повадки, привычки. Артур Присмотров так и остался для нас persona incognita. Темная, темная лошадка.