Хороните своих мертвецов
Шрифт:
– Медики успели, – сказал доктор.
Он не добавил, что счет шел на секунды, но про себя знал, что так оно и было.
Теперь беспокойство вызывала только рана головы.
Они ждали в своем маленьком мирке на третьем этаже «Отель-Дьё». В антибактериальном мире тихих разговоров, неслышных быстрых шагов и строгих лиц.
А новость уже летела по континенту, по всему миру.
Заговор с целью взорвать дамбу «Ла Гранд».
Планирование продолжалось десять лет. Заговорщики воплощали в жизнь свои замыслы так медленно, что это было почти незаметно.
Представители канадского и американского правительств отказывались говорить о том, как был предотвращен взрыв, ссылаясь на интересы национальной безопасности, но под прицелами объективов им пришлось признать, что перестрелка и гибель полицейских были частью операции.
Заслугу в предотвращении катастрофы приписали старшему суперинтенданту Франкёру, и он покорно принял это.
Эмиль, как и все остальные, имевшие представление о работе больших управлений полиции, знал, что эти слова – лишь малая доля правды.
И вот, пока мир переваривал сенсационные открытия, они ждали на третьем этаже больницы «Отель-Дьё». Жан Ги после операции пережил два тяжелых дня, но потом начал медленно возвращаться к жизни.
А двенадцать часов спустя пришел в себя Арман Гамаш. Открыл глаза и увидел Рейн-Мари, которая держала его за руку.
– «Ле Гранд»? – проскрежетал он.
– В безопасности.
– Жан Ги?
– С ним все будет хорошо.
Вернувшись в комнату ожидания, где сидели Эмиль, Анни, ее муж Дэвид и Даниэль, она вся светилась:
– Он приходит в себя. Пока еще не танцует, но будет и танцевать.
– Он в порядке? – спросила Анни, боясь поверить матери, боясь успокаиваться так скоро – вдруг это трюк, шутка скучающего бога.
Она знала, что никогда не забудет то потрясение, что пережила в машине, услышав сообщение Радио-Канада. Ее отец…
– Будет в порядке, – ответила ее мать. – У него пока еще онемелость правой стороны.
– Онемелость? – переспросил Даниэль.
– Доктора довольны, – заверила она их. – Они говорят, что онемелость незначительная и со временем он восстановится полностью.
Ей было все равно. Да пусть хромает хоть до конца дней. Главное, чтобы жил.
Но через два дня он уже встал и пошел, хотя и хромая. Еще через два дня начал ходить по коридору. Заглядывал в палаты, присаживался у постелей мужчин и женщин, которых воспитал, выбрал и повел на фабрику.
Он хромал туда-сюда по коридору. Туда-сюда. Туда-сюда.
– Что ты делаешь, Арман? – тихо спросила Рейн-Мари, которая шла с ним рука об руку.
Пять дней прошло после того боя, и его хромота почти исчезла, разве что когда он вставал утром или слишком напрягался.
Не останавливаясь, он сказал ей:
– Похороны в воскресенье. Я хочу быть там.
Они сделали еще несколько шагов, прежде чем она заговорила:
– Ты собираешься быть в соборе?
– Нет, я хочу идти в траурной процессии.
Она посмотрела на его решительный профиль. Его губы были плотно сомкнуты, правая рука сжата в кулак – единственное
– Скажи мне, как я могу тебе помочь.
– Ты можешь быть со мной.
– Всегда, mon coeur [67] .
Он остановился и улыбнулся ей – лицо в синяках, над левой бровью повязка.
Но ей было все равно. Он жив – вот что главное.
День похорон был ясный и холодный. Стояла середина декабря, и ветер дул с Арктики и не останавливался, пока не достигал мужчин, женщин и детей, шедших в траурной процессии.
Четыре гроба, укрытые бело-голубыми флагами с геральдической лилией, стояли на катафалках с впряженными в них черными скорбными конями. А следом – длинная колонна полицейских из всех городов Квебека, со всей Канады, из Британии, Японии, Франции и Германии. Со всей Европы.
67
Мое сердце (фр.).
А во главе колонны – медленным маршем, в парадных мундирах, полицейские из Главного управления провинции. И возглавляет эту колонну старший суперинтендант Франкёр и все другие старшие офицеры. За ними в одиночестве старший инспектор Гамаш во главе своего отдела по расследованию убийств. Он прошел все два километра и стал прихрамывать лишь к самому концу. Голова его была высоко поднята, глаза смотрели решительно. До салюта и выстрелов.
Вот тогда он плотно закрыл глаза и поднял лицо к небу, а на лице проступила боль, которую он больше не в силах был скрывать. Правая рука сжалась в кулак.
Эта фотография стала символом скорби, она появилась на первых страницах всех газет и журналов, в телевизионных новостях.
Рут выключила видео. Несколько секунд они сидели в молчании.
Наконец она сказала:
– Не верю ни единому слову. Все это постановка. Хорошие эффекты, вот только игра плохая. Попкорн?
Бовуар посмотрел на нее – она протягивала ему пластиковую вазочку с попкорном.
Он взял горсть. А потом они медленно пошли сквозь метель, вобрав голову в плечи, чтобы спастись от ветра, пошли через деревенский луг к дому Питера и Клары. Когда они прошли полпути, Бовуар взял Рут под руку, чтобы не упала. Или чтобы самому не упасть – он толком не понял.
Но она не возражала. Они прошествовали в маленький коттедж, идя на свет в окнах сквозь снежную бурю. А оказавшись в доме, сели перед огнем и стали есть. Вместе.
Арман Гамаш поднялся.
– Как ты? – спросил Эмиль и тоже встал.
Гамаш вздохнул:
– Мне нужно побыть одному. – Он посмотрел на своего друга. – Merci.
Его подташнивало, он ощущал это физически. На его глазах стреляли в этих молодых мужчин и женщин. Убивали их. Еще раз. Снова расстреливали в темных коридорах.