Хорошенькие не умирают (сборник)
Шрифт:
И стою, значит, живьём-то сейчас, а снизу кто-то идёт, уже тень появилась. Я сфотографировала её – вдруг, думаю, он? Нет, вы знаете, опять какое-то чмо. Но секунду-другую я очень надеялась. И это всегда так, просто секунда растягивается на дни и месяцы, и всё время, пока она длится, я надеюсь.
В остальное время пробую себя в роли ярмарочного зеваки, научилась проводить целые дни на площади, и всё как раньше, когда в кармане не двадцать копеек, а целый бесконечный рупь, можно лазить и глазеть, только вместо газировки с булкой – куртош и глинтвейн. Не хватает петушка на палочке и влюбиться в уличного музыканта, но я всё обдумала и поняла, что венгерская кухня и венгерские мужчины мне заказаны. Я после этого не турист, а дерьмо какое-то,
Вот, а теперь напишите подробно, как вы там. Вы ведь ждали меня всю жизнь, и букв, должно быть, накопилось.
P.S. А картошка у них мелкая и в скорлупе, зовётся – «гестене» [1] .
Письмо № 3 о пороке и преступлении
Бесценный друг М.
Знаете что. Если вы станете бегать к психиатру всякий раз, когда вам покажется, что я существую, у нас ничего не получится. Вылечат от меня, да и всё.
1
На самом деле это каштаны.
Впрочем, я вас почти не виню. Это какая-то общая мужская болезнь вокруг: едва познакомишься, как он уже у доктора и, сдержанно подёргиваясь, просит таблеточку. Полагаю, всё потому, что я приношу столько радости, как не бывает, и выдержать после этого остальной мир почти невозможно. Но с вами-то мы даже не встречались, чего уж так сразу-то. Я же. А вы же. А я-то ангел.
Читала сегодня ленту, удивлялась очень: во всём мире Рождество, а в России будто бы Второе Пришествие. Мессия, впрочем, хорош собою, и многие верят.
В Рождество Будапешт так же пуст и тих, как Тель-Авив в шабат, а то и тише – как Иерусалим. С трудом достала чашку кофе и уже почти смирилась, что останусь без роз – с цветами тут плохо, магазинов не заметила, а в ларьках такие, будто их с кладбища накрали, – но потом нашла всё-таки. Правда, не белые, как люблю, а красные, но я кроткая и умею мириться с бытовыми лишениями.
Пищей запаслась заранее и даже купила пряничный домик. У каждого ребёнка должен быть в жизни такой, и если кто-то успел вырасти и даже несколько постареть, это не повод лишать его пряничного домика. У меня теперь есть, точнее, был, потому что уже доедаю.
Сегодня опять видела солнце, для северного человека это большое событие, некоторые и за жизнь считают только те дни, когда его видели.
Также из важного: решила встать на путь греха и разбоя, для этого стырила на ярмарке кружку. Ну как стырила – взяла под залог, возвращать не стала, это дело хозяйское. Вообще не собиралась, но усмотрела на ней базилику. Я же горазда полюбить какое-нибудь место и возвращаться к нему как пришитая: в одной стране это будет пруд с кувшинками, в другой забегаловка, где тайский суп, а тут, видимо, Святой Иштван приглянулся, который день к нему бегаю.
Таким образом, я стою на пути греха и разбоя уже около девяти часов, пока ничего не чувствую.
Хотела расспросить вас, бесценный друг, был ли в вашей жизни опыт порока, свершали ль вы различные преступления, есть ли у вас пистолет, а почему?
Письмо № 4 о подвигах и песнях
Бесценный друг М.
Читала ваше письмо и чувствовала
Вчера я почувствовала потребность совершить для вас различные подвиги. Например, залезть на неведомую гору, которую по необъяснимой причине венчает Родина-Мать. Я подумала, вы же любите всякие недостижимые вещи, вроде меня, а если забраться в труднодоступное место, можно стать в два раза недостижимей, а значит, желанней. Наверх уходила отвесная стена, но я сделала ошибку и пошла по лестнице. Ведь знала, что в конечном итоге самый лёгкий путь – тот, что самый быстрый, хотя это не всегда очевидно. Вознеслась бы стремительно, как отец Фёдор, хоть и без колбасы, а вместо этого ползла полкилометра по ступеням. Уж как люблю быстрые кровавые победы над собой, а тут оплошала.
Потом сидела в самой шикарной забегаловке этого городка: эспрессо аж пять баксов, на потолке нет живого места от росписи, лепнины и бронзы, рояль играет «Тёмную ночь» – знаете? «Тёмная ночь разделяет, любимая, нас, и тревожная чёрная степь пролегла между нами».
И я вдруг едва не захихикала, ощутив огромное облегчение оттого, что между мной и всеми моими любовями пролегла тревожная чёрная степь. Ни один солдат любви не переползёт её, ни одно пылающее сердце не осветит тёмную ночь, и я могу в полнейшей безвестности доедать фирменный торт кафе «Нью-Йорк», тот, что из шоколада и персикового джема.
Вечером слушала печальную песню на незнакомом языке. Не сомневаюсь, что эта печальная песня о каштанах и о том, как важно однажды сожрать мечту, хотя бы в виде пряничного домика.
Письмо № 5 о психозе и выпивке
Бесценный друг М.
Как удивительно, что вы спросили об этом – ну, «верите ли вы, что участие в массовом психозе является верным способом социальной интеграции». Я верю, я очень верю, душа моя! Сегодня в четвёртый раз ходила поглядеть на Королевский дворец, но посреди моста поняла, что в таком тумане ничего не рассмотрю (в предыдущие попытки тоже что-то мешало, например вдруг наступала ночь). А потом шла берегом Дуная и видела демонстрацию, как понимаю, протеста, потому что какие-то мужчины кричали в мегафоны «немхоча» или что-то вроде этого, и я думала: да, да, я тоже страстно и всем сердцем не хочу. Женщины при этом били в барабаны, их я тоже очень понимала. В остальном же люди были веселы и нарядны, полицейский счёл нужным извиниться за беспорядок, на что я ответила: «Диар, ай эм фром Раша. Иц бьютифул энд кавай!»
Помнится, зимой одиннадцатого года я бегала на все зимние шоу – на Чистых, Триумфальной, Болотной и Сахарова. Тогда ещё никто не знал, что всё закончится пикниками «Афиши», и в этом была какая-то энергия, а может быть, даже трагедия. Поначалу я не признавалась мужу, куда иду, и на прощание расцеловывала котов с особым чувством, как навсегда. Потом, конечно, было немного стыдно – как влюбиться в дурака. Знаете? В процессе почти никакой разницы с обычным мужчиной, но при расставании многое проявляется, и бывает неловко за прошлую свою экзальтацию по столь недостойному поводу. И мне теперь неловко за страх и волнение, за то, как нюхала воздух и ждала хоть чего-нибудь, кроме «долгой счастливой жизни».