Хорошие люди
Шрифт:
— Па-па, — повторила девочка вслед за матерью.
Станислав испытывал самые разноречивые чувства, слушая голос ребенка. С одной стороны, Станиславу нравилось слово «папа», которым с недавнего времени начала называть его девочка. С другой стороны, он не был Оле фактическим отцом, и это несколько смущало. Его отношение к малышке было более прохладным и менее естественным, чем ему хотелось бы. В этом отношении Людмила проявила такт и не особенно настаивала на том, чтобы Станислав относился к Оле, как к собственному ребенку…
Как-то Людмила сказала:
— Все равно лет
— Я ее люблю.
— Значит, через пять лет будешь любить еще больше.
В ноябре Станислав демобилизовался.
— Вот я больше и не солдат, — сказал он, постучавшись в знакомую квартиру.
— Правда?! — обрадовалась Людмила. — Ты уже все? И чемодан принес даже? Какое большое событие! Ну-ка, заходи… — Людмила исчезла в другой комнате и через минуту вынесла оттуда мужской коричневый костюм. — Одевайся сразу же! Это тебе мой подарок.
— Люда, ты что? Зачем надо было тратить такие деньги?
— Я скопила. Теперь нас двое — заработаем…
— Все равно, напрасно ты…
— Все будет хорошо. Я не хочу, чтобы мой муж ходил охряпкой. Осталось пальто купить и ботинки.
— У меня все есть. В Вахтомино. А пока можно и в бушлате походить… Я напишу в Вахтомино — и мне все вышлют.
— Да? Так это замечательно!..
— И костюм у меня есть.
— Будет два.
— Куда мне их?
— Пригодятся… Может, из одного ты уже вырос. Из доармейского.
Станислав послал Вениамину телеграмму: «Приезжай…», и друг прилетел на крыльях.
— Я чертовски рад, Стас. Теперь мы…
Вопреки словам Вениамина лицо его оставалось равнодушным. Если бы Станислав не знал своего друга, он бы мог подумать о том, что Веня кривит душой, говоря о своей радости.
— Погоди радоваться, — сказал Станислав. — Ты ничего не знаешь.
— Я все знаю. Ты хочешь сразу же взять с собой Людмилу и девочку. Да? Мы это устроим.
— Ничего не получится, Веня.
— Еще как получится! У меня есть знакомые ребята в…
Флегматичный друг — а именно к такому привык Станаслав — готов был на радостях обещать манну небесную. Все-таки армия переделала Вениамина; точнее сказать, армия создала другого Вениамина Барабанова, прежде он не был таким разговорчивым. К сожалению, Станислав должен был сейчас разочаровать друга:
— Извини, Веня, я никуда не поеду.
Лицо друга стало еще более равнодушным, чем оно было всегда; но, взглянув на Станислава, Вениамин погрозил ему пальцем:
— Сейчас не время для шуток, Стас.
— Если бы! Я не шучу. Придется мне остаться здесь…
— Да ты что? — Вениамин наконец поверил ему. — Ты не поедешь? — Он, не мигая, смотрел Станиславу в глаза, искал в них, возможно, шутливые искорки, намеки на розыгрыш: — Стас, ведь я ради тебя прикатил — аж с Дальнего Востока! — Станиславу трудно было выдержать взгляд друга; он отвернулся и начал смотреть в сторону, но Вениамин сжал его плечи, повернул к себе. — Стас, ты разыгрываешь меня, да?
— Веня, не делай проблему из чепухи…
— Чепуха? Ну, ты даешь… Наша дружба — чепуха?
— Причем здесь наша дружба? Мы с тобой почти рядом, семьсот километров
— Да. Я понимаю. Но у нас с тобой был уговор. Я для тебя и квартиру подыскал на первое время… и все такое.
— Я не знал тогда одного, — продолжал оправдываться Станислав, — что некоторые вопросы не могу решить один. Лично мне хочется поехать на стройку. Людмила против.
— Жене положено слушаться мужа… Еще в Священном писании сказано…
— Я не знаком с писанием, Веня, — не принял он шутку друга. — И я не могу решить сразу за троих. Могу только за себя. К тому же Люде надо быть здесь по многим причинам. И Оля подрастает, в школу когда-нибудь пойдет… Я этого не учел.
— Жаль.
— Извини.
— Причем здесь ты? — друг был великодушен. Повторил: — Жаль. Я надеялся. Придешь ты к нам на рудник, думал я, натаскаю я тебя на экскаваторе и будем мы с тобой… — Вениамин прервал свою речь. — Ладно, я не обижаюсь. Буду надеяться, что когда-нибудь вы передумаете.
— Все может быть, — согласился Станислав, хоть и не верил в то, что Людмила может передумать.
Когда Вениамин уехал, Людмила спросила:
— Снова агитировал?
— Мы говорили о другом, — ответил Станислав.
До конца ноября Станислав на работу не устраивался, привыкал к семейной и гражданской жизни. Наступил декабрь; снегу выпало много, и он долго не таял. Погода была похожа на российскую, и это радовало Станислава. Он с наслаждением выходил утром на улицу пробежаться по хрустящему снегу, подышать морозным воздухом, полюбоваться, если была хорошая видимость, горными вершинами, казавшимися близкими и легко доступными. В такие минуты Станислав мечтал о лыжах, о лыжных прогулках; но он знал, что снег скоро растает — больше недоли не продержится. Вспомнив об этом, он с легким разочарованием вздыхал и начинал думать о Вахтомино, о доме, о Юрке, с которым они любили пробежаться на лыжах по первопутку, стараясь обогнать один другого — Станислав всегда оставался побежденным.
В конце декабря Станислав устроился работать на мебельную фабрику — станочником в заготовительный цех. Людмила советовала ему — «пока не поздно» — выбрать более денежную профессию, но Станиславу казалось, что на всех заводах платят одинаково. Он не получил в армии никакой новой специальности, как получил ее Вениамин; Станислав все три года только тем и занимался, что стрелял, бегал, слушал политинформации и охранял различные объекты.
Станислав пришел на мебельную фабрику, открыл дверь заготовительного цеха — и знакомые запахи и гул станков взволновали его, о многом ему напомнили. В первые дни работы он не мог отделаться от ощущения, что вот-вот подойдет к нему Вадим Кирьянович Рожков и скажет: «Стас, эту деталь ты запорол»; были и более яркие и грустные ощущения. Иногда, особенно во второй половине дня, когда движения рук становились все более автоматическими, Станислав, услышав вдруг громкие голоса за спиной, вздрагивал. В самый первый момент ему чудился голос отца, но мгновение быстро уходило, и Станислав усмехался: «Больно ты впечатлительный!»