«Хороший немец - мертвый немец». Чужая война
Шрифт:
Слово «баня» Юрген Хайн, кстати, произносил по-русски и довольно засмеялся — вот как выучил чужой язык! «Интересно, — подумал Макс, — а я могу говорить по-русски, не исчезло ли знание родного языка? Надо бы проверить…»
— Мне за ту зиму «мороженое мясо» дали, — гордо и в то же время иронично произнес Хайн.
— Что? — не понял Макс.
— Медаль «За зимнюю кампанию на Востоке», — пояснил оберфельдфебель, — вот…
И показал на небольшой кругляш у себя на груди. Темно-красная лента с черно-белой полоской была небрежно продета через петлицу серо-зеленого кителя.
— Мы ее «мороженым мясом»
Макс с интересом разглядел медаль. Эх, Костика бы сюда, вот он бы таким трофеям обрадовался…
— Эти две белые полоски, — продолжил объяснение оберфельдфебель, — символизируют русский снег под Москвой, а черная между ними — скорбь по нашим павшим товарищам.
— «Мороженым мясом» мы еще потому зовем, — перебил его Юрген Бауэр, — что ее давали за отмороженные задницы. И другие части тела…
И довольно захохотал. Смех подхватили и прочие участники разговора — все, кто находился в курилке. Макс снисходительно улыбнулся — пусть шутят… Он понимал: солдаты стараются скрыть за смехом свой страх, никому не хочется умирать в далекой России, каждый мечтает вернуться в свой дом. Живым и желательно — одним куском.
«Только не у всех это получится, — подумал Макс, — война еще долго продлится…»
Густой утренний туман заполнял траншеи. «Черт, ничего не видно, — выругался про себя Макс, — как сквозь парное молоко идешь».
Он чуть было не налетел на своего караульного — Йозефа Ранке, укрывшегося от сырости под серой плащ-палаткой. Ефрейтора била мелкая дрожь — несмотря на лето по утрам было довольно холодно. Река Гжатка протекала близко, и от нее наползал клочковатый, липкий, противный туман, из-за которого нельзя было ничего разобрать далее двух-трех шагов.
Макс обходил свои позиции. Сегодня ожидалась очередная атака, и надо было к ней подготовиться. Главной его заботой были пулеметы — чтобы работали как часы. Иначе не отбиться…
Во взводе их было четыре — два легких и два тяжелых, на треногах. Собственно говоря, только благодаря им удавалось удерживать эти позиции. Десятизарядный немецкий карабин — конечно, вещь хорошая (хотя против «калаша» не тянет, решил Макс), но пулемет лучше. Безотказная немецкая машинка выкашивала наступающих, как траву. Целыми рядами…
Макс невесело усмехнулся: надо же, называет русских солдат «противником». И сражается, по сути, против своих дедов-прадедов. Причем хорошо сражается, грамотно, деловито, как и положено образцовому немецкому офицеру. Макс плотно втянулся в армейскую службу и старательно тянул лямку. Что было для него довольно странно. Он — и вдруг армия? Несовместимые понятия. Он избегал военной службы и вообще всего армейского. Но вот пришлось же. Как говорится, зарекалась ворона…
Если бы кто-нибудь сказал, что он будет носить лейтенантскую форму, да еще немецкую… Ни за что бы не поверил! Но факт остается фактом — он в армии, да еще в вермахте. И никуда от этого не деться. Приходится служить, причем старательно. Как заметил оберфельдфебель Хайн, война — лучший в мире учитель, быстро всему учишься. Наказание за ошибки одно — смерть.
А быть убитым в планы Макса
Интересно, как они там? Наверняка Маринка сильно удивится, когда вернется и не застанет его дома. Начнет обзванивать друзей, знакомых, расспрашивать всех… Может, полицию на ноги поднимет. Будет искать…
А он в это время находится всего в нескольких километрах от нее, по другую сторону Гжатки. Только на семьдесят с лишним лет до того, в 1942 году. И никакой знак не подашь, не скажешь, что живой и здоровый. Оставалось одно — надеяться. Надеяться и ждать.
Отпуск по ранению Макс так и не получил — ситуация на фронте резко обострилась, русские пошли в очередное наступление. Всех, кто мог держать оружие, погнали на передовую. Прежде всего — офицеров, так как за последние месяцы убыль среди них образовалась весьма значительная. А пополнение почти не поступало…
Так Макс и оказался вновь в «родном» взводе. К месту службы вернулись все его знакомые — Генрих Ремер, Юрген Хайн, Отто Бауэр. Тоже служили рядом с ним, в соседних ротах. Макс иногда навещал их, когда выпадала недолгая минутка затишья.
Фельдфебель Курт Загель очень обрадовался ему: наконец-то прибыл любимый командир! Так и засиял от счастья и начал всем повторять: «Вот погодите, герр лейтенант наведет порядок, научит вас, как родину любить!»
К ним, к счастью, все же пришло небольшое пополнение, но какое… Молодые, необстрелянные ребята, только что из пехотных школ. Конечно, за шесть месяцев их кое-чему научили: оружие они знали, стрелять умели, даже гранаты неплохо метали, но одно дело — учебка, и совсем другое — реальная война. После первых же обстрелов большинство, по образному выражению Загеля, наделало в штаны. Испугались, растерялись, долго не могли прийти в себя и взять в руки оружие. А за обстрелами следовали русские атаки, и надо было их как-то отбивать…
Противник наступал, как правило, рано утром, по одной и той же схеме: сначала мощный артобстрел, потом сама атака. Красноармейцы незаметно подбирались к окопам и разом, по команде, вскакивали и бросались в бой. Почти не пригибаясь, с громким «ура». И их срезали длинными пулеметными очередями и залпами из карабинов. Вносили свою лепту и минометчики с артиллеристами — основательно перепахивали поле боя. Потом оно все было усеяно трупами, и долго еще слышались крики раненых и тяжелые стоны умирающих… Но никто им не помогал.
Максу иногда хотелось крикнуть наступающим красноармейцам: «Кто же так в атаку идет?» Надо же короткими перебежками, пригибаясь, используя рельеф местности и естественные укрытия. Как учили на военных сборах. А лучше — подобраться ночью, в темноте, и ударить внезапно. Молча, без шума… Вырезать караульных, закидать гранатами пулеметные гнезда, захватить блиндажи. Вот как надо воевать!
Вот сейчас, например, идеальные условия для атаки. Туман местами такой, что даже протянутой руки не видно. Почему бы не ударить? Он бы сам именно так и поступил. На месте красных командиров, конечно…