Хоровод воды
Шрифт:
А то выйдет как с Сашкой – захочешь поговорить, да не с кем уже.
Никита смотрит на родителей и думает: что мы сидим как неродные? Может, рассказать им что-нибудь? Так им же неинтересно. Скажу я, например, что получил новый заказ, двадцать пять аквариумов для начала, потом больше, если дело хорошо пойдет. Ну и что? Папа скажет: Молодец, сынок! Мама подумает: Зачем тебе столько денег? Вот и весь разговор. А я горжусь тем, что я делаю! Отец не защитил диссертацию, а я сделал удачный бизнес! Это и значит: я – хороший сын и достойный
Про работу я не могу, а про Машу – что говорить? Начнут спрашивать, не думаем ли мы насчет детей, – ну, мы думали, целых два года как заведенные. С врачами, клиниками – денег уйма, времени уйма, ноль результата. Больше Маша об этом не заговаривает – ну и слава богу, наверное. Об этом я им, правда, тоже никогда не рассказывал – Машка просила, да и вообще – тема такая, сложная.
Выходит, все темы у нас сложные. Про дядю Сашу тоже не спросишь – как так получилось: братья – а не разговаривали тридцать лет? Про брата моего тоже лучше не спрашивать: если бы не дядя Саша, я бы вообще не знал, что у меня есть брат, папа мне о нем даже ни разу не говорил. Я маму спросил однажды, она плечами пожала, ответила: Я его никогда не видела, да и Вася тоже не видел.
Вот и получается: родителей ни о чем не спросишь, ничего не расскажешь. Надо было дядю Сашу спрашивать, да теперь поздно уже.
Вот так они сидят молча, каждый со своими вопросами, а может, и нет, может, рассказывают анекдоты, говорят о политике, смотрят Петросяна, может, даже обсуждают «дядю Сашу», царство, говорят, ему небесное, или, напротив, совсем не помнят ни о нем, ни обо мне, и нет им дела, что на другом конце Москвы я избитый лежу в мокром снегу парковки, плачу от жалости к себе, спрашиваю снова и снова… Зачем им всем столько денег? Зачем столько денег Никите? Что значит «нам хватает»? Сколько денег хватает для жизни мне? Сколько бы хватало, если бы я не пил? Похож ли Никита на своего отца? Похож ли на своего отца я? Кто, в конце концов, мой отец – Василий Михайлович или дядя Саша? Что, в конце концов, случилось с ними тридцать с лишним лет назад?
24. 1971 год. Согласно долгосрочным прогнозам
Билет на самолет может казаться голубой мечтой только во сне. Юг и Запад не для меня, они – для курортников с большими деньгами. Мои края – Север и Восток, да не города, а тайга, тундра и море. Большие города все одинаковы. Центральный проспект сталинской архитектуры да новые районы типа наших Черемушек. На домах лозунги и призывы: «Планы партии – планы народа», «Слава КПСС!», «Храните деньги в сберегательной кассе».
Нет, ребята, мне ехать на Север и Восток – работать, а не путешествовать. Два года после армии – то в одной экспедиции, то в другой. Только этим летом я на свою беду остался в Москве – и вот теперь «на Север, на Север!» стучит мое сердце, как три сестры со своим «в Москву, в Москву!».
Мне в Москве нечего делать. Этот город опустел для меня.
Вы спросите – как опустел? Разве не живет в этом городе шесть миллионов советских граждан, честных трудяг, рабочих, ученых, студентов? Да, конечно, бывают отдельные недостатки, встречаются рвачи и хапуги, чинуши всех мастей – но разве мало в столице нашей Родины хороших людей?
Много. Будь у меня чуть побольше времени, я бы написал список, фамилий пятьдесят в алфавитном порядке, но сегодня что-то нет настроения, да и не припомню
Зато помню во всех деталях, как привел Лёльку знакомиться с Васькой. На Лёльке была короткая юбка, круглые коленки торчат, ножки трогательные, туфельки на шпильках, все на нее оборачивались, когда мы шли по улице. А Васька – что Васька? Мятые брюки да потная ковбойка. Что поделать – июль, жара.
Светка с Никиткой были на даче, Вася вел холостую жизнь в пустой отдельной квартире. Я сам ему позвонил, сказал: Слушай, старик, можно я к тебе в гости с одной чувихой приду? Она стихи пишет. Он сразу все понял, сказал: Железно, Сашок.
В самом деле, не под боком же у родителей нам с Лёлькой?
Нам с Лёлькой – что? Нет такого слова. Есть похабный глагол, есть медицинский термин, а слова – нет. Любить друг друга? Но любить нас учат с детского сада: маму, папу, Партию, Советский народ и Родину. Васька еще застал времена, когда больше всех положено было любить Сталина.
Так что у нас с Лёлькой – не любовь.
Разве подберешь слово, когда она посмотрит на тебя, светлую прядку со лба смахнет, засмеется тихонько – а ты чувствуешь: все, приплыли. Словно в груди что-то взрывается каждый раз, вот честное слово.
Васька вытащил магнитофон, достал бобины, долго возился в углу, а потом запел Высоцкий, и Окуджава, и Клячкин – и мы стали зачем-то пить водку, и было так хорошо, Васька шутил, Лёлька смеялась, и я был счастлив – ведь это же мой старший брат, моя любимая девушка, будущая невеста, даже мать моих будущих детей, согласно долгосрочным прогнозам!
Наверное, последний раз я был так счастлив.
Мы пили водку, и Лёлька пила тоже и смеялась, а потом Васька поставил пленку с музыкой из этого французского фильма с Жан-Луи Трентиньяном и Анук Эме, и они пошли танцевать, прямо на кухне, и это было так красиво и так здорово, что мой брат танцует с моей девушкой, и я выпил еще водки, а потом мы пошли шататься по Москве и где-то в ресторане добыли еще водки, а Лёлька читала свои стихи, и мне страшно нравилось. А потом, уже дома, меня вдруг словно затянуло в водоворот, я сказал: Ребята, я сейчас – и вырубился.
Нет, ребята, вы поймите – работать на Севере и не уметь пить водку нельзя. Уж сколько было на моей памяти сабантуев – бывалые мужики валились с ног, а я все продолжал. Бой в Крыму, все в дыму. А в этот раз сплоховал. Не знаю даже, как получилось.
Вот мы приучены не верить в Бога или там в дьявола, а верить только в науку и технику. Это, конечно, правильно. Наука и техника достигли невиданного прогресса. Это здорово. И я, хотя в отличие от Васьки университетов не кончал, насчет прогресса – это я подтверждаю. Но все-таки, думаю, есть какая-то сила, которая человеку помогает. Поддерживает его. Ученые просто ее не открыли, но еще откроют. Ну а предки наши называли ее ангелом-хранителем.
И вот тем вечером ангел-хранитель покинул меня.
Потому что когда я утром проснулся, было мне так тошно, как никогда еще не было. Лежал я у Васьки на кухне, одетый, на раскладушке, голова у меня раскалывалась, и по всему выходило, что вместо ночи любви случилась безобразная пьянка и Лёльке мне лучше на глаза не показываться.
Кое-как я поднялся, попил воды из-под крана, полез в пустой холодильник, потом снял рубашку, зашел в ванную, умылся до пояса, вытерся, покрякал довольно, подумал, что Ваську не буду будить, и вышел в прихожую. И когда нагнулся кеды зашнуровать – увидел Лёлькины туфли.