Хосе Марти. Хроника жизни повстанца
Шрифт:
Но Масео, хорошо знавший о недовольстве и бедах сограждан, умевший обучить и повести в бой кавалерию и пехоту, не учел, что теперь на острове хозяйничают не только испанцы. Владельцы марганцевых рудников отлично понимали, что новая война лишит их всех доходов. Они потрясли кошельками, вооруженные американскими кольтами шпики выследили Масео, а испанцам осталось только выслать «черномазого генерала». Гильермо Монкадо и другие вожаки еле спаслись. На острове вновь воцарилась призрачная тишина, которой историки присвоили имя «марганцевого мира».
Марти огорчила неудача Масео. Как и прежде, он осуждал любые преждевременные, по его мнению,
Он отдыхал недолго, потому что Кармен сообщила из Камагуэя о своем приезде. Он знал, что она едет с Пепито и из-за Пепито, что ей нужен не муж, а отец ребенка, но все же обрадовался. Он и сам хотел уже быть прежде всего отцом, а не мужем, и куда больше, чем разрыв с женой, его мучила невозможность влиять на воспитание сына, отданного старым Баса-ном в школу камагуэйских монахов-иезуитов.
Кармен приехала душным вечером, и Марти удивили изучающие его глаза сына. Он понял, что мальчик слышал об отце не только хорошее.
И все же в первые недели судьба, казалось, благоволила к этой измученной, разорванной семье. Мальчик оттаял быстро, и Марти чувствовал, что в его груди словно забилось новое сердце. Кармен поразил небывало возросший авторитет мужа, ей льстило, что в глаза и за глаза Марти называют «Учитель». В его объемистой почте она видела конверты с печатями столиц многих стран, а во второй половине июня пришло письмо, заставившее ее, как когда-то, подумать, что все еще переменится к лучшему, то есть к тому, что она подразумевала под этим «лучшим». Правительство Аргентины просило Марти принять на себя обязанности консула Аргентинской республики в Нью-Йорке.
Он по-прежнему работал на Фронт-стрит и каждый день проходил по длинному коридору от пропахшей кошками лестничной клетки до комнаты, которая, словно частица иного мира, была залита солнцем. Он понимал, что предложение Аргентины — признание его заслуг в новом пробуждении континента, и это подтверждало его давнюю веру в завтрашний день.
24 июля Парагвай также назначил его генеральным консулом. Спустя несколько дней Марти писал:
Есть горы, и подняться надо На высоту их; лишь потом С тобою мы, душа, поймем, Кто положил нам смерть наградой!Да, подъем был еще не кончен. Главный враг родины Марти, его страны, его Америки готовился к новому прыжку.
Земля Кубы продолжала превращаться в плантацию янки. Но, по-видимому, этот процесс казался медленным хозяевам Уолл-стрита. По предложению сенатора Мак-Кинли конгресс отменил ввозные пошлины на кубинский сахар-сырец, оставив в силе пошлины на рафинад. Североамериканцы, контролировавшие производство и экспорт кубинского сырца, решили сами очищать его в США, так как им удалось протащить через сенат билль о премии в два цента за каждый фунт американского рафинада. Удар наносился на двух фронтах. С одной стороны, двухцентовая премия давала сахарному тресту десять миллионов в год, с другой — главные конкуренты, владельцы кубинских сахарных заводов, в большинстве своем уроженцы Испании и креолы, лишались уплывавшего в США сырья и оказывались на грани краха.
Остров
Но фитиль не вспыхнул. Той осенью опоры и скептицизм опять лишили сторонников независимости главного оружия — единства. Несмотря на призывы Марти, несмотря на преданность рабочих Тампы и Гаваны, патриоты на острове и в эмиграции не оказались в одном строю.
А к концу года положение на Кубе существенно изменилось. Многие сахарные заводы оказались в руках «друзей с севера». Прежние владельцы продали свои предприятия с молотка, очутившись на грани разорения из-за дороговизны, а порой и нехватки сырья.
Вся эта операция была, очевидно, заранее продумана в тиши оффисов Уолл-стрита. Ведь нехватка сахара-сырца на Кубе была умышленно создана янки, которые в основном контролировали его производство и вывозили в Штаты большую его часть.
Заполучив заводы за бесценок, янки установили на них новое оборудование для рафинирования сахара и расширили производство. Безработица сократилась. На Кубе стало куда спокойнее, и глашатаи «мирных реформ», как и рыцари аннексии, снова стали множить свои ряды.
Марти наблюдал за этой трансформацией из Кейтскилла — горного курортного местечка у истоков Гудзона. Вновь заболевший кубинец поселился в небольшом отеле, «привязанном к скалам стальными тросами, чтобы ветер не снес его вниз по ущелью». В сотне метров от отеля шумел маленький водопад. Листья грабов смыкались над аллеями. «Здесь поистине кусочек рая, господа!» — улыбчиво щебетал портье.
Доктор запретил Марти работать.
— Гуляйте, одевайтесь теплее, стакан глинтвейна на ночь, — сказал он, прощаясь. — В крайнем случае — сочиняйте стишки. — Доктор видел в поэзии всего лишь пустую забаву.
И Марти стал «сочинять»:
Королевский портрет — был декрет! — И на смертных есть приговорах. Расстрелян юноша — порох Был завернут в такой же портрет. В честь святых — королевский декрет! — Веселиться народу велено. И поет сестра расстрелянного, Королевский славя портрет!..«Я знаю, как вы страдаете, Учитель, и заклинаю вас: думайте только о своем здоровье…» — Марти прочел строки пришедшего в Кейтскилл письма и вспомнил автора — тоненькую темнокожую девушку. Бедняжка, что она знает о страданье?
Страданье? Кто посмел сказать, Что я страдаю? Только следом За светом, пламенем, победой Придет моя пора страдать. Я знаю, горе глубже моря, Оно гнетет нас век от века, И это — рабство человека. На свете нет страшнее горя!Ветер посыпал уже остывшую землю шуршащим кленовым золотом. Кашель не проходил, боли в сердце не стихали. Неужели эта осень — конец жизни? Доктор так неохотно смотрел ему в глаза в Нью-Йорке. Жизнь… Как это много и в то же время как мало.