Хосе Марти. Хроника жизни повстанца

Визен Лев Исаакович

Он проглядывал тексты приглашений мельком. «Миссис и мистер…», «Прогулка по Гудзону…», «Юнайтед шугар компани…», «Шугар». Как все-таки бесцеремонны и наглы эти сахарные короли. Кусочки голубого и розового картона съеживались на углях камина, вспыхивали острыми языками огня.

Наступила осень, одиннадцатая осень Марти в США. Приближался день 10 октября. Ни один кубинец в Нью-Йорке не сомневался, что главным оратором в заранее арендованном «Хардман-холле» будет Учитель. Марти тоже знал это.

— Мы постарались сплотить воедино революционные порывы разных дней; мы завоевали любовь и уважение наших народов. Без страха и злобы мы грудью

заслонили наши страны от алчных устремлений, нашли и указали правильные пути в будущее. Подходят большие дни. Пора всем заново наточить мачете и вычистить ружья. Война, справедливая и победоносная, приближается. И я уже вижу, как солнце светит на статуи героев, которые подняты восторженным народом на постаменты из мраморных пальм. Пусть знают все, что времена неудач и страха не заставили нас умоляюще бренчать на мандолине перед дверьми, которые не хотят открыть. Нищета и славный пример отцов рождают прекрасных всадников. И пришло время сказать, что наши кони уже подкованы!..

На следующее же утро посол Мадрида в Вашингтоне заявил решительный протест против «несовместимых со званием, долгом и честью консула трех американских республик подстрекательств к мятежу».

Янки только что подписали с Испанией договор о взаимном благоприятствовании в торговле. Любое революционное выступление на Кубе устраивало их меньше, чем когда-либо, и Блейн с удовлетворением принял испанский протест. Чтобы остаться консулом, Марти придется замолчать.

Но Марти поступил иначе. Если его пост дипломата мешает делу кубинской революции — долой этот пост! И в Южную Америку ушли его телеграммы с решительным отказом от консульских постов. Вскоре он покинул и пост президента в Испано-Американском литературном обществе. Он снова сжигал корабли.

Для Кармен это было уже слишком. Закутанная в темную шаль, она пришла к Трухильо с просьбой помочь ей вернуться на Кубу.

— Вы опять хотите оставить Хосе одного? — ужаснулся тот. — Это может стать непоправимым!

— Энрике, через неделю мне нечем будет кормить Пепито…

— Ты должен помочь ей! — решительно вмешалась Долорес, жена Трухильо. — О Кармен, — добавила она, — как я вас понимаю!..

Когда Трухильо покидал кабинет испанского консула, на сердце у него было тяжело. В ушах звучал хрипловатый старческий голос:

— Я не смею отказать в просьбе, которая приносит пользу короне…

Трухильо ногой распахнул дверь особняка и выругался.

Кармен увезла Пепито тайком, когда Марти был занят в «Лиге». Вернувшись домой и прочитав записку жены, Марти бросился в порт, но было поздно.

Его нервы не выдержали: он опять заболел.

Трухильо решился его навестить. Марти лежал на спине, его дыхание было хриплым. На щеках пылал горячечный румянец.

— И ты еще можешь приходить ко мне, Энрике? — пытаясь привстать, проговорил Марти.

— Я должен был прийти, Пепе, чтобы передать тебе вот это письмо. Революционный клуб «Игнасио Аграмонте» приглашает тебя выступить перед табачниками Тампы.

МОЛОДЫЕ СОСНЫ

Посвистывая и обдавая паром засохшие колючки вдоль путей, маленький четырехколесный паровоз с высокой трубой тащил мимо апельсиновых рощ

Флориды восемь вагончиков, в которых дребезжало каждое стекло. Заложив пальцы за проймы жилета, Марти смотрел, как в сгущавшихся за окном сумерках проплывали столь милые его сердцу кроны флоридских пальм.

До

Тампы, построенной на американской земле руками эмигрантов кубинцев, оставалось четыре часа, и с каждой минутой Марти все больше ждал своей первой встречи с этим городом. Он словно предчувствовал, что именно здесь, в какой-то сотне миль от Гаваны, должна решиться судьба борьбы, которую он и его друзья с медленно, слишком медленно приходившим успехом вели уже много лет.

Богатые эмигранты в Нью-Йорке не торопятся помочь революции, которой нужно оружие. Смогут ли и захотят ли помочь ей простые табачники Тампы? Поймут ли они, что борьба развертывается, наконец, не во имя нового каудильо, а ради блага всех кубинцев?

В полночь поезд остановился у перрона Ибор-сити, пригорода Тампы. Прямой крупный дождь бил по дощатому настилу. Марти раскрыл зонт, спрыгнул с подножки и оказался среди маленькой, но по-кубински шумной толпы. Со всех сторон ему улыбались черные и белые лица, тянулись руки. Кто-то подхватил его чемоданчик, и, высоко поднимая керосиновые фонари, пять десятков человек отправились по залитым водой улицам к отелю «Чероки».

Ранним утром Нестор Леонело Карбонель, подписавший посланное в Нью-Йорк приглашение, уже представлял почетному гостю своего сына Эмилио, местного газетчика Рамона Риверо, вожака негров Корнелио Брито, марксиста Карлоса Балиньо и многих других. После шумного завтрака все вышли на улицы, и Марти бросились в глаза гирлянды кубинских флажков над фасадами домов и необычное количество букетов на окнах.

Карбонель повел Марти в помещение клуба «Игнасио Аграмонте», где их ждало еще несколько десятков человек, а оттуда — на фабрику «Эль Принсипе де Галес». Когда Марти вошел в большой зал, где рабочие сворачивали сигары, все встали и приветственно застучали по столам отполированными чавета [52] . Марти постарался, чтобы его речь была как можно теплее и как можно короче. Он отложил большой разговор до вечера.

Весь остаток дня его не покидало ощущение тревожного ожидания. «Их уже столько обманывали, — думал он о патриотах Тампы, — быть может, невольно, искренне веря в успех, но обманывали. Что, если революция захлебнется снова? Вправе ли я подчинять своей вере в победу сердца и веру других? Вправе ли звать их от семейных очагов на тернистый путь восстания, когда они заняты повседневной борьбой за хлеб насущный?»

52

Чавета — нож для резки табачных листьев.

Марти вспомнил разговор с Карлосом Балиньо. «За рабочих не беспокойся. Они не испугаются и не отступят. Им нечего терять», — так сказал Карлос. Кое-кому из кубинцев в Нью-Йорке, по-видимому, не понравится, что Марти так быстро подружился с «красным». Да, Балиньо социалист, но разве он плохой друг или ненастоящий кубинец? Разве он не отдает себя целиком делу свободы Кубы?

Самый большой в Тампе зал Кубинского лицея был переполнен. И пока не стихали аплодисменты, он успел заметить портреты борцов за кубинскую независимость на стенах, гирлянды флажков с белой звездой на красном треугольнике, зелень, цветы… Но он заметил также, что в первых рядах нет черных лиц, что они видны только в конце зала, и горечь снова сжала сердце. Неужели и здесь еще не поняли, что свобода белых немыслима без свободы черных?