Хождение по квадрату

Коулмен Рид Фаррел

— Подобном «Калигуле»? Нет.

— Я сам их не очень люблю, — быстро сказал Джек, — но атмосфера там пьянящая.

— Это рок, — произнес я.

— Что-что?

— Нэнси Ластиг так сказала, ну, или почти так. И еще: «В «Калигуле» было потрясающе: и сладко, и опасно».

— Итак, Патрик наконец освободился. Помогла анонимность. Никто его не знал. Никому не было дела до того, сколько политических ударов получил его отец и горевал ли он о смерти Фрэнсиса-младшего. При отсутствии зрителей он… ну…

— Думаю, я понимаю.

— Одна ночь с

неизвестным мужчиной в клубе не преобразила его, как и траханье с Тиной на заднем сиденье машины или принуждение себя к сексу с Нэнси в ее комнате в общежитии. Это было начало трудного пути. Патрик не был бы собой, если бы не вернулся к прежним фантазиям. Но Нэнси стала жизненно важна для него. Та часть натуры Патрика, которая упрямо отказывалась признать свою гомосексуальность, вложила все, что имела, в несчастную Нэнси. Но, если бы она не забеременела, весь этот фарс распался бы сам собой.

Я кивнул в сторону спальни.

— Ваш друг рассказал вам, что он сделал, когда она отказалась от предложения выйти за него замуж? Как он вывихнул ей…

— Попробуйте понять, через что ему пришлось пройти! — кинулся на защиту друга Джек — Годы самоограничения, угрызения совести и ложные надежды — все разбилось в один миг. Вы же не думаете, что он хотел причинить ей боль.

— Я не знаю Патрика, — ответил я. — Мне о нем рассказывали. Даже теперь, когда Патрик находится на расстоянии трех метров от меня, за дверью, он существует для меня только как красавчик на десятках тысяч плакатов. И только. Он для меня миф, как Нэнси для него самого. Если ищет прощения, скажите, чтобы сходил на исповедь.

— Простите меня, — извинился Джек. — Я люблю его. Для меня он даже слишком реален.

— Справедливо.

— После того как Нэнси сделала аборт, — продолжал Джек, — Патрик обратился ко мне за помощью. Но чуда не произошло. Он не был готов рассказать все своей семье, и его болезнь никуда не делась. Даже когда со временем он примирился с собой, не смог совсем отделаться от старых привычек.

Тут я заметил маленькую картинку в рамке, на которой были изображены, как мне показалось, китайский иероглиф и красная роза: стебель цветка обвивался вокруг буквы. В углу я разглядел инициалы ПММ.

— Нравится? — Джек был рад разрядить обстановку, и ему действительно хотелось узнать мое мнение.

— Очень. Мне кажется, я узнаю его, но не помню, где видел символ.

Он закатал правый рукав мятой белой рубашки и показал татуировку — точную копию картинки. У Патрика, сказал он, такая же. Он не знает, как иероглиф переводится на английский, но им с Патриком нравится думать, что он означает «навсегда».

— Эту розу придумал Патрик, как часть структуры Вечности. Именно так я это понимаю. Для Патрика это просто цветок.

— Мы говорили о Патрике.

По словам Джека, Патрик перестал ходить к доктору Блуму за месяц до кризиса с Нэнси, даже когда он посещал сеансы, прогресса почти не было. В лечении навязчивых состояний одних разговоров мало. Джек нашел психолога в клинике

«Маунт-Синай», который успешно лечил подобные неврозы лекарственными и другими методиками.

Патрик прослушал несколько летних курсов в Новой школе, чтобы оправдать свое пребывание в Сити. Он составил собственное расписание, чтобы успевать и на лекции, и на приемы к врачу.

— Наверное, это стоило больших денег, — прокомментировал я.

— У меня есть некоторые сбережения, да и чаевые в баре дают хорошие.

— Ну и как, лечение помогает?

Джек снова закурил.

— Чуда не происходит. Знаете, как, чистя луковицу, снимают один слой за другим. Поймите меня правильно — улучшения есть, и серьезные, его поведение стало более спокойным и предсказуемым. Но это нельзя назвать завоеванием Патрика. Патрик не победил болезнь — он заключил с ней перемирие.

— Тогда я ничего не понимаю. Если все, что вы говорите, верно, к чему это исчезновение? Патрик не мог не знать, в какой ужас загнал свою семью. Знает ли он, сколько его сограждан охотятся в городе за его призраком?

— Он знает, Мо.

— Ну и…

— Вопрос следует задать другому человеку, — ответил Джек.

— Но вы не даете мне поговорить с…

— Я не о Патрике.

— А о ком?

— О его отце. Побеседуйте с его отцом, — злобно фыркнул Джек. — Может, он внесет ясность.

Я объяснил Джеку, что знаю о Фрэнсисе Малоуни-старшем немного больше, чем он думает, и у меня есть свои причины оторвать ему голову.

— Нет, Джек, вы пока не назвали мне достаточно веской причины, которая помешала бы мне выполнить сложное и опасное поручение и получить свои двести долларов. Многие годы мне приходилось надевать наручники на людей, которым я симпатизировал.

Джек хлопнул меня по руке.

— Окажите мне услугу: пойдите к этому ублюдку, и если не поймете, что пережил Патрик, вернетесь и возьмете его. Он не убежит. Клянусь жизнью, не убежит.

— Я бы рад был вам помочь, но…

— В пятницу. — Джек убрал ладонь с моей руки, вскочил со стула и прислонился к двери. — Дайте нам время до пятницы.

— А что будет в пятницу?

— Мы обсуждаем все это уже несколько недель. Нам все равно нужно искать решение, ведь даже там личную жизнь человека почитают высшей ценностью, невозможно хранить тайну вечно. Пора кончать. В пятницу вечером Патрик спустится по лестнице, сядет в такси и поедет туда, куда вы скажете.

Я колебался.

— В Отдел розыска пропавших?

Джек ответил мгновенно:

— Если хотите, я сам его туда доставлю.

— Я хочу, чтобы он пошел со мной сегодня, и давайте покончим с этим делом!

— Прошу вас, Мо, еще несколько дней! Выход из подполья и при лучших обстоятельствах достаточно сложен, а Патрику нужно привести в порядок так много мыслей и чувств… Слушайте, вся эта история затянулась, и все-таки…

Стекло. Обращаться осторожно. Сравнение доктора Фрайар с древним фарфором внезапно пришло мне в голову. Должно быть, я выжил из ума.