Хождение по мукам (книга 3)
Шрифт:
Иван Ильич, без вас ничего не смею. Не знаю - откуда у нее это сокровище и почему оно ей так отвратно, не знаю, как поступить, - держать дома боюсь и выбросить считаю неразумным. Дарье Дмитриевне побожился, что, взяв лодку, уплыл на середину Волги и бросил туда камушки. Она сразу успокоилась, глазки ее просияли, как будто что-то наконец от себя оторвала прилипшее...
Извините Иван Ильич, что так обо всем пишу подробно, но есмь многословен и болтлив. Исхитритесь - известите нас о вашем здоровье и о том - зимовать ли нам здесь, в Костроме, или подаваться в Москву?.. За всем тем остаюсь
– Я взял с собой почту, - сказал Сапожков, влезая в плетеный тарантас и усаживаясь в сене рядом с Телегиным.– Поздравляю, Иван.
– Грустно это все, Сергей Сергеевич. По своей-то воле я бы так уж и остался командиром наших качалинцев. Новые люди, новые заботы, - не по мне это все.
– Чего стариком-то прикидываешься?
– Да пройдет, - устал немножко...
Лошади шли рысцой по проселочной дороге, плетушку встряхивало, налево темнел дубовый лес, направо на жнивье едва различались в сумерках кучки снопов, уложенные крестами. Пахло пшеничной соломой. Высыпали августовские звезды.
– А кто у тебя в бригаде будет начальником штаба?
– Назначат кого-нибудь.
Дорога свернула ближе к лесу, откуда слабо потянуло сыростью. Лошади начали пофыркивать.
– Мне писем нет, конечно?– спросил Телегин.
– Ой, прости, Иван, тебе письмо.
Иван Ильич сидел - согнувшись, усталый, задремывающий, - вдруг вскинулся:
– Как же ты, ах, Сергей Сергеевич! Где оно?
Сапожков долго рылся в сумке. Остановили лошадей и чиркали спичками, которые шипели и отскакивали. Телегин взял письмо, - оно было от Кузьмы Кузьмича, - и вертел его в пальцах.
– Толстое какое, сколько написал-то, - шепотом сказал Сапожков.
– А что?– так же шепотом спросил Телегин.– Это плохо?
Он выскочил из тарантаса и пошел к лесной опушке. Там торопливо начал ломать сучья, зажег спичку и дул на веточки.
– Да ты возьми сноп, он сразу займется.– Сапожков бегом принес ему пшеничный сноп и отошел. Солома сразу запылала. Телегин опустился на корточки, читая письмо. Сапожков видел, как он прочел, рукавом вытер глаза и опять начал читать. Значит, дело ясное. Сергей Сергеевич шмыгнул носом, влез в тарантас и закурил. Сидевший на козлах старик, которому хотелось поскорее вернуться домой, сказал:
– Как бы на поезд не опоздать, тут дальше дорога, - один песок, да еще броду искать... Проканителимся...
Сапожков не стал глядеть на Телегина, когда тот подошел к плетушке, тяжело перегнув ее, влез и опустился в сено. Лошади тронули рысцой. На расстоянии трех миллионов световых лет над головой Сапожкова протянулся раздваивающейся туманностью Млечный Путь. Поскрипывало вихляющееся заднее колесо у плетушки, но старик на козлах не обращал на это внимания, сломается так сломается, чего же тут поделаешь...
Телегин сказал придушенным голосом:
– Какая сила духа у нее. Вечная борьба за обновление, за чистоту, совершенство... Просто я потрясен...
– Да жива она?
– Ну, а как ты думаешь! В Костроме и поправляется...
Сергей Сергеевич живо обернулся к нему, и оба засмеялись. Сапожков толкнул его кулаком, и Телегин
– Мне одно ясно, Сергей Сергеевич, заслужить любовь женщины, скажем, такой, как Даша, - это большой выигрыш в жизни.
– Да, тебе здорово повезло, я всегда это говорил.
– Ох, как надо постоянно быть на высоте, Сергей Сергеевич! А ведь срываешься... Ты ведь тоже, наверно, срываешься?
– У меня - совсем другое...
– Неужели у тебя нет вечной тоски - найти такую женщину, как моя Даша?
– Женщины как-то не играют такой роли в моей жизни... Я к этим вещам отношусь гораздо проще... Без хлопот...
– Поехал! Знаю я тебя... Сергей Сергеевич, жизнь у нас приподнятая: победа или смерть, - к этому все сведено. И - живем! И еще как живем с этим! В отношениях с женщиной всякие мелочи должны быть устранены... Любовь надо беречь. Всегда будь начеку! Пробовал ты заглядеться в любимые глаза? Это чудо жизни...
Сергей Сергеевич не ответил, понемногу фуражка его совсем съехала на затылок, - он опять глядел на Млечный Путь.
– В той стороне где-то есть провал во вселенной, - сказал он, беззвездное, черное место в виде очертания лошадиной головы... На фотографии это очень страшно. Настанет время, когда мы поймем, совершенно просто и очевидно, - что ужаса непомерного пространства нет. Каждый атом нашего тела - та же непомерная звездная система. И в ту и в другую сторону - бесконечность. И мы сами - бесконечны, и все в нас бесконечно. И воюем мы с тобой за бесконечность против конечного...
Впереди показались неясные очертания огромных деревьев, но оказалось, что это невысокие прибрежные кусты. Запахло речной сыростью. Плетушка спускалась под гору. Лошади, сторожась, громко зафыркали и зашлепали по мелкой воде.
– Как бы нам в яму не угодить, - сказал старик. Но речку проехали благополучно. На той стороне он легко, как молодой, соскочил с козел и побежал сбоку плетушки, дергая вожжами и покрикивая. Лошади вынесли по песку на подъем и остановились, тяжело дыша. Старик взобрался на козлы. Отсюда до станции было уже недалече. Он обернулся:
– Не выйдет у него ничего из этих делов, только зря народ бьют. На деревне у нас так говорят: землю назад все равно не отдадим, силой с нами не справишься, сегодня не девятьсот шестой год, мужик окреп, ничего не боится. В Колокольцевке, - он указал в темноту кнутовищем, - с аэроплана бросили листок, мужики прочли, - значит, он предлагает выкупать землицу. Вот куда повернул, - уж не надеется, что мы даром отдадим... Ничего, мы подождем, как он прикатился, так и укатите"... Ах, Деникин, Деникин!