Хождение за два-три моря
Шрифт:
— Ну что, ну как? Уже? — после каждого нырка с поразительным однообразием спрашивал Данилыч.
— Уже, — ответил наконец Сергей. — Сил уже больше нет. На стоянке дочистим.
Я вскарабкался на корму. Палубу залепляла чешуя. Даня и Саша торопливо срезали остатки путанки, впившиеся в розовый живот осетра. Из мешка выглядывали остывающие пуговицы судачьих глаз. Злостно раздувал жабры крупный лещ.
— Черт! Повезло, — сказал Сергей.
— Повезло, — согласился Данилыч, — а теперь иди на нос и следи, как бы нам опять не напороться. Я имею в виду, тут у них сетями весь залив перегорожен.
Чувствовалось, что второе
— Интересно, — произнес Даня, — ше мы не икаем? Они ж нас наверняка сейчас вспоминают!
— Ничего, — возразил добрый Данилыч, — у них края остались. Свяжут. Путанка, конечно, была хорошая. Но с двух таких рыбалок и новую можно купить!
По-моему, капитан ошибался. Если исходить из того, что квадратный метр сети стоит трех килограммов рыбы, то один-единственный заброс окупал ее саму вдвое. «А наша сеточка — под Бердянском», — услышал я внутренние голоса членов команды и особое мнение Данилыча:
— Ударили Сеню кастетом…
Команда предвкушала уху. Влажный мешок с рыбой грузно пошевеливался на палубе, точно там сидел гоголевский дьяк. Погода была прекрасной, сон после утреннего купания разошелся.
— Спеть бы, — предложил Сергей, — почему об Азовском море песен нет?
— Та-ган-рогский залив, — затянул я на мотив «Севастопольского вальса», и экипаж подхватил:
Таганрогский залив!Помнят все моряки!Разве можно забыть мне вас,За-ла-тыя деньки!..В хоре выделялся тенор Сергея, который для разнообразия пел на мотив не «Болеро», а «Яблочка». Один Саша что-то молчал.
— Вижу парус! — закричал Даня нарочито пиратским голосом.
— А вот еще один! И еще! Еще…
— А я вижу островок Черепаха, — с удовлетворением сказал Сергей. — Все согласно лоции!
Все опять было согласно лоции. Залив сужался, стал виден правый берег. Слева, под обрывом, густо лепились краны таганрогского порта. У входа в его акваторию высовывал спину крохотный островок. На островке стоял маячок. За изгибом мыса открылся просторный тупик — конец залива. Во всех направлениях его чертили паруса. Где-то играла музыка. «Гагарин» вплывал в праздник.
В морском путешествии есть событие, которому воистину «не дано примелькаться»: возвращение к берегу. Хорошо ночью на одинокой яхте; море умеет вымывать из души мелочь и мусор, оно делится глубиной, отрешает и возвышает… Все это верно.
Но хорошо и возвратиться к суете. Подходишь к берегу, и мир вдруг зажигает павлиний хвост своих обманов. Желтоватая вода залива сияет, как ультрамарин Адриатики, Таганрог манит соблазнами Стамбула, и даже проплывшее вдоль борта яблоко с воткнутым в него разбухшим окурком доказывает полноту, отчаянную праздничность жизни…
Показался яхт-клуб. К нам подлетел швербот, разукрашенный флагами. Две девушки на корме приветственно взмахнули руками. На берегу металась толпа. Под наставительные вопли зевак в море спускали крейсерский катамаран. Транслировали «Турецкий марш». И всюду по воде
— Команде «Гагарина» прибыть на берег для регистрации! — вдруг торжественно возвестил мегафон. Даня, воровато оглянувшись, на всякий случай спрятал в трюм рыбу. Отдали якорь и, теряясь в догадках, отправились «регистрироваться».
На берегу обнаружилось: мы в центре внимания. Повеяло холодком высоких сфер. Команду окружила группа плечистых джентльменов. Их спортивные костюмы напоминали смокинги. Лица были не слишком приветливы. Я жалобно, плебейски хлюпнул носом.
— Что ж вы? Поздновато прибыли, — жестко сказал пожилой капитан с осанкой лорда Байрона. — Могу предложить старт только во второй группе.
— Почему это во второй? — обидчиво пискнул Даня. — И какой старт?
— Вы что, не собираетесь в кубке участвовать? — Группа яхтсменов загудела.
— Да нет, мы так… проездом из Одессы…
— Из Одессы?! — Лорд Байрон вдруг совершенно не по-английски огрел Данилыча по спине. — Что ж ты молчишь, папаша?! Как там Черное море?
— Нормально… — мы уже смекнули: бить не будут. Вскоре все объяснилось: на следующий день из Таганрога стартовала регата на кубок Азовского моря. Стала понятна и первоначальная настороженность яхтсменов — они видели в «Гагарине» темную лошадку, неизвестного соперника…
Зато теперь таганрогское гостеприимство достигло кавказских высот. Лорд Байрон, слегка прихрамывая, потащил нас к себе. Он оказался хозяином яхты польской постройки и коньяка ереванского разлива. Да, он знает условия прохода под ростовским мостом и охотно их сообщит. Нет, он ничего не слышал об одесском катамаране «Мечта», а впрочем… впрочем, да, какой-то катамаран, кажется одесский, недавно прошел на Дон. Нет, капитана в фуражке с крабом не встречал. Да, стаксель вроде рыжий, но зачем так волноваться?..
— Ладно. Я варю уху, вот оно, — раздумчиво сказал Данилыч, когда раут был завершен. — Может, это и не «Мечта». Сходи за хлебом, Слава.
— Я с тобой, — Саша, давно уже молчавший, криво улыбнулся. — Может, пришла все-таки моя телеграмма…
— Ах да. Вы же нас, кажется, покидать собираетесь, — суховато заметил шкипер. Даня хотел что-то сказать, но потом безнадежно покрутил пальцем у виска и промолчал.
Я, признаться, о предполагаемом отъезде Саши успел забыть и сейчас тоже расстроился. Мы с матросом Нестеренко не так уж близко сошлись. Мешала оболочка старых дружб, мешала даже в период ссоры и внешних перестановок в парах «Сергей-Слава» и «Даня-Саша»: новую дружбу, отталкиваясь от старой, не выстроишь. Да и без того — разве я назвал бы другом педанта и зануду, хотя и не без кулинарных способностей?! Мне просто почему-то не хотелось, чтобы он уезжал. А может, и не пришла еще эта чертова телеграмма… Правда, ему, кажется, без телеграммы тоже, видите ли, «неспокойно»…
Но телеграмма пришла. Почта была недалеко от яхт-клуба. Я подождал Сашу возле входа; он выскочил из дверей с растерянным лицом и с бланком в руках.
— Ты чего такой? Плохие известия?
— Наоборот… Хорошие.!
— Поздравляю. Как там мама?
— Мама?… Это не от нее, — Саша порозовел. — Врал я.
Мне сразу припомнились мои версии. Вот он, удобный случай; матрос Нестеренко находился в явном разброде чувств и сопротивления расспросам оказать не смог бы. Но странно: расспрашивать не хотелось.