Хозяева океана

Фомичёв Сергей Александрович

Саша с Мишей достали дробовики и предложили Алексею Петровичу покинуть заведение через кухню. Но он отказался.

— Досмотрим. Тот парень с моего завода. Я хочу с ним поговорить, когда всё закончится.

Дело оказалось не столь простым, как думалось поначалу. Драка вовлекала все больше людей и вскоре сама вылилась на улицу, где к ней стали присоединяться парни из других заведений. Город явно был разделен на какие-то партии или банды, или концы. И вот, точно кристалл в перенасыщенном растворе, небольшая драка начала расползаться в пространстве.

Они расплатились и вышли на улицу.

— Давайте подождем здесь, — предложил Миша, указав на глухую стену сарая.

Стена

могла прикрыть всем спины, если дело примет дурной оборот. Так они и сделали. Агенты Шелопухина стали по обе стороны от Тропинина с Гришей и демонстративно взяли в руки дробовики. К ним, однако, никто не приближался. Казалось, местные знали с кем и за что они дерутся, а на пришлых не обращали внимания. Не то, чтобы это успокаивало охрану.

Всё закончилось, едва появился конный разъезд. Увидев всадников люди, не разбежались и даже не разошлись, а просто прекратили драку. Тем, кто упал, помогли подняться, кулаки засунули в карманы, вот пожалуй и всё. Мушкетеров местные обитатели явно не пасались, но признавали за ними известную силу.

— Всё в порядке, Пётр Алексеевич? — спросил один из всадников, подъехав к сараю.

— Да, спасибо, все целы.

Народ, который только что с упоением метелил друг друга, про драку совсем забыл и с нарастающим интересом принялся рассматривать самого могущественного на Острове человека. Тропинин не растерялся и пользуясь моментом подошел к зачинщику драки.

— Позволь мне угостить тебя выпивкой, — предложил он.

Тот хоть и опешил от неожиданности, отказываться не стал.

Они вернулись в бар, где уже успели прибраться. На сей раз агенты Шелопухина сели за соседний столик, так, чтобы не мешать разговору, но видеть весь зал.

Парня звали Максимом. Он и правда работал в доменном цехе на загрузке шихты. Не самая чистая работа, но и не самая тяжелая.

— Зачем ты назвал его оборванцем? — спросил Алексей Петрович.

— Да мы в футбол-то недавно играли, а они-то даже одинаковых безрукавок не нашли. Нацепили рвань всякую, кто во что горазд. В глазах-то пестрит. Как тут играть с таким сбродом?

— Зимой играли?

— Ну да. Снега-то не было совсем. В общем-то по трезвому размышлению, не стоило мне так говорить. Им-то бедолагам платят такие гроши, что не до цвета. Оделись, как уж смогли. У братьев-то Пирран только земляки из Корнуэлла нормально зарабатывают, а остальные-то едва концы с концами сводят.

— Так вы с углекопами играли?

— С ними самыми.

— И часто играете?

— Летом-то почитай каждую неделю. А зимой иногда только.

Максим ушел, а они решили продолжить ужин, заказав ещё мяса.

— Когда я был в прошлый раз здесь было потише, — произнёс Алексей Петрович.

— Город рос слишком быстро, — предположил Гриша.

— Именно, молодой человек! Открывающиеся здесь возможности вымели из Виктории авантюристов и людей, скажем так, маргинальных, которые в противном случае бузили бы там. Так что бурный рост Нанаймо в некотором смысле отложил кризис Виктории.

— Кризис?

— У нас до сих пор нет настоящих органов власти. Да, гвардия с мушкетерами присматривает за порядком, да, какие-то дела решает городской совет, какие-то Складчина, но все это так сказать кустарщина. И за тридцать лет город не погрузился в хаос только потому, что он слишком мал, а люди его населяющие хорошо обеспечены.

Он подумал, глотнул немного виски и добавил:

— Иван говорил мне однажды, что сорок тысяч человек — оптимальная численность для города. Если меньше, то люди лишены маневра с работой, отношениями, взглядами; они всегда на виду,

всегда под давлением общественного мнения. В общем, большая деревня. А если народу больше, то городом становится сложно управлять, требуются обременительные институты власти. Сорок тысяч человек — тот Рубикон, за которым действительное самоуправление перестает работать. И кризис наступит рано или поздно.

* * *

— Сегодня у нас пробный пуск прокатного стана, — сообщил Тропинин.

О том что они посетят завод, Гриша знал заранее, но про испытания услышал впервые.

Здание прокатного цеха чем-то походило на готический собор. Ну, настоящих-то Грише видеть не приходилось, а рисунков он перевидал немало. За высоким западным фасадом с печными трубами вместо башенок размещались печи для разогрева болванок, паровой пресс и другие механизмы, а длинный центральный неф был отдан под линию из десятков прокатных вальцов с паровыми машинами и сотен роликов между ними. Примыкающая с востока пристройка отводилась под обрезку и хранение готовых изделий. Арочная конструкция здания со стрельчатыми окнами подчеркивала схожесть с собором.

— Раньше мы отливали рельсы из чугуна, — пояснил Тропинин, когда они осматривали готовые к запуску механизмы. — Дешево и сердито. Для конки сгодится. Но для тяжелого паровика материал слишком хрупкий, на стыках часто появляются сколы. Стальной рельс гораздо лучше, дольше служит и может поддержать высокую скорость движения. Сталь, однако, дороже и нуждается в обработке. Зато прокат дает не только ровное изделие, но и упрочняет материал.

Они заняли место в застекленном кабинете начальника производства, откуда была хорошо видна вся линия. Стёкла несколько приглушали звуки машин, а вентиляция делала воздух не таким жарким. Зная о приезде начальника, стальные отливки заложили в печь и нагревали с раннего утра и вот теперь цвет накала удовлетворил мастера, а главный инженер дал команду на запуск. Зашипел пар, загремели машины. Огромными, подвешенными на цепи клещами, рабочие вытащили первую из раскаленных болванок и подали её к жому (так здесь называли пресс).

— В Эскимальте на первом этапе стоял паровой молот, — сказал Тропинин Грише. — Он формировал нужную заготовку. Но приходилось дважды нагревать болванку прежде чем подавать на прокатные вальцы, а это лишний расход угля и угар металла. Да и точность обработки меня не устраивала. Жом делает всё быстрее и лучше.

Он едва успел закончить, а болванку уже обжали до нужных размеров и подали на первую пару вальцов. Грише доводилось видеть в Калифорнии зубчатые и гладкие вальцы через которые пропускали стебли конопли или льна. Их тоже приводила в движение паровая машина и справлялась она куда лучше ручного теребления. Но здешние вальцы оказались просто огромны. Вторая и третья пары немногим уступали первой и только начиная с шестой пары вальцы выглядели одинаковыми.

— В Эскимальте у нас стоит реверсивная машина. Можно катать заготовку то туда, то обратно, меняя лишь ручей. Получилось не очень. Слишком толстая болванка в начале и слишком тонкое изделие в конце. Пришлось всё равно разделить прокат на несколько пар вальцов. Кроме того, реверс занимает больше времени, и заготовка успевала остыть. А я поставил целью выкатывать готовый рельс с одного нагрева.

Как уже догадался Гриша, лучшим решением стала линия из семнадцати пар вальцов, которую поставили в Нанаймо. Много машин, большой расход угля на работу, но меньший на нагрев. Зато теперь в разных ручьях можно прокатывать разный фасон, без замены вальцов. Уголок, тавр, двутавр, швеллер. Трёх разных размеров.