Хозяева плоской Земли. Путеводная симфония
Шрифт:
Мне это семейство со временем нравилось всё больше и больше, так что я мысленно желал смелому парню скорейшего выздоровления. Слово за слово, они разговорились, и после очередного вопроса моей сестры выяснилось, что Кукро собирается поступать в университет на механический. У него, оказывается, с детства задатки технического гения (по словам родителей), благодаря которым он сначала ломал подряд все игрушки, которые ему дарили, а потом стал собирать такие замечательные штуки, что быстро прославился в Рару, и вот уже почти два года, как нет отбоя от желающих что-нибудь починить или сконструировать. Кстати, в университет его тоже «позвали», иначе говоря, он даже никаких экзаменов сдавать не будет, потому что тамошние профессора уже видели его в деле: одному из них, который летом приезжал в Рару к родственникам, он так модернизировал велосипед (а надо сказать, после лошадей и зилотов велосипед – излюбленное средство передвижения у нас на острове, причём особенно распространённое в среде «очкариков»), что тот, сам будучи механиком-практиком, пришёл в восторг от дополнительных скоростей и нового выноса седла, изменявшего посадку настолько, что долгое кручение педалей превращалось в «расслабляющее сидение на диване». А когда Кукро продемонстрировал разомлевшему профессору велосипед, который смастерил из металлолома для себя, тот пришёл в такой восторг, что обещал посодействовать приёму парня на факультет без лишних проволочек.
Едва ли мне стоит пояснять, что наш университет и фрисландское образование в целом направлены на сугубо практическое применение знаний. Поэтому у нас там нет никаких философских или исторических факультетов, не говоря уж о филологии и какой-нибудь юриспруденции, зато превосходно развиты биология, химия, геология и инженерия, которую мы и называем «механикой». Сопутствующие
Сейчас, слушая разговоры окружающих, она улыбалась и хитро поглядывала на меня, а я вспоминал её совсем другой, какой увидел этой ночью, когда проснулся оттого, что почувствовал: по нашей спальне кто-то ходит. Открыв глаза, я увидел её силуэт напротив не зашторенного окна и понял, что она, как говорится, в чём мать родила. Широкие плечи, большая грудь, узкая талия, покатые бёдра – всё такое, каким я себе воображал. Сперва я решил, что она идёт ко мне, чтобы забраться под одеяло и спровоцировать непоправимые последствия, однако шла она не крадучись, с прямой спиной, да и шла не к кровати, а мимо. От неожиданности я привстал на локте и некоторое время наблюдал, как она, едва слышно шаркая босыми ногами по доскам пола, медленно разворачивается по кругу и идёт в обратном направлении. Догадавшись, что передо мной сомнамбула, я очень осторожно соскользнул с кровати и приблизился к ней. Приблизился настолько непозволительно, что ощутил исходящее от её тела тепло и уловил приятный травяной аромат похожий на тот, какой поднимается над цветочным лугом сразу после сильного дождя. Глаза её, как я и подозревал, были закрыты: ресницы чуть подрагивали, но веки не поднимались. Я назвал Василику по имени. Она не откликнулась и не проснулась, продолжая совершать своё монотонное хождение вокруг комнаты. Я отступил, снова сел на свою кровать и некоторое время просто любовался совершенством её линий. В конце концов, она сама остановилась, повернулась, легла, с глубоким вздохом накрылась одеялом и преспокойно заснула до утра. Я же долго ворочался, силясь понять, чему стал свидетелем. Вообще-то хождение во сне никогда не было для меня чем-то невероятным. Мать со слов бабушки рассказывала, что я в два или три года тоже бывало вставал ночью, и если бы на моём пути ни оказывалась закрытая дверь, выходил бы на улицу. Я ничего такого за собой не замечал, но верил, что это могло быть. Сон вообще штука загадочная и никогда никем до конца не объяснённая. Признаться, в случае с Василикой я до самого завтрака тешил себя предположением, что она сделала это специально, чтобы лишний раз покрасоваться передо мной, коль скоро в яви я упорно демонстрировал приверженность мужским принципам и стойкость. За завтраком я не стерпел и всё ей рассказал. В том смысле, что видел, как она ходит во сне. Про свои догадки – ни слова. Хотел пронаблюдать за её реакцией. Василика в ответ спросила, не испугала ли меня, а когда я заверил её, мол, никоим образом, поскольку считаю сомнамбулизм вполне естественным поведением у людей творческих, призналась, что такое с ней иногда случается после падения. Речь шла о её падении с дерева в детстве. Она даже позволила мне протянуть руку через стол и потрогать маленькую шишку, сохранившуюся у неё с тех пор за левым ухом на уровне виска. Ей тогда было лет семь, она полезла на дерево после дождя, не рассчитала, мокрая кора выскользнула из-под ноги, и в результате она какое-то время пролежала под деревом без сознания. Всё обошлось, её обнаружила мать и выходила на пару с бабушкой, однако именно с тех пор Василику время от времени посещали видения не то будущего, не то прошлого, а по ночам, да, увы, она иногда встаёт и ходит, не просыпаясь. Я снова постарался дать понять, что не вижу в лунатизме недуга, и сослался на собственный опыт. По глазам Василики я понял, что она не слишком мне поверила. С другой стороны, она наверняка не могла не отметить того обычно располагающего женщин факта, что я даже в столь щепетильном вопросе остался с ней до конца честен и пошёл на откровенный разговор, рискуя подпортить ещё не окрепшие отношения. Вообще же я всё чаще замечал, что веду себя с ней совсем не так, как обычно позволял себе вести с понравившейся мне девушкой. Я будто проверял её, а заодно и себя. Раньше даже с Ингрид мне бы такое и в голову не пришло, а если бы пришло, я бы струхнул, чтобы не спугнуть надежду на взаимность. С Василикой всё было совершенно иначе, причём я не понимал, хорошо это или плохо, правильно или ошибочно. Так просто должно было быть.
После нескольких часов безостановочной езды мы порядком подустали, разговоры сами собой сошли на нет, кое-кто задремал. Кучер предупредил, что если мы не имеем ничего против, то он готов попробовать наверстать упущенное время и берётся доставить нас в Окибар до темноты. Как я скоро понял, он собирался выполнить своё обещание, довольно ощутимо прибавив в скорости. В зилоте это почти не чувствовалось: дорога тянулась прямая, завалиться набок при повороте мы не могли, рессоры работали исправно, и над всеми камушками и рытвинами мы, наоборот, проносились почти незаметно. Единственную короткую остановку сделали хорошо после полудня – ноги размять да перекусить. Мы с Василикой воспользовались случаем и под предлогом того, что у нас с собой много всякого вкусного, попросились к нашему кучеру на козлы. Вообще-то там места для двоих, но когда он подобрал шубу, выяснилось, что мы вполне умещаемся. Единственным его условием было, что сидеть он останется посередине. Я втиснулся слева, Василика – справа. Поначалу мы оба пожалели о содеянном, потому что после тёплого, пусть и душноватого салона зилота сидение на открытых козлах, обдуваемых встречным ветром, показалось нам забавой не из приятных. Холодный воздух душил и заставлял захлёбываться. Не сговариваясь, мы посмотрели на нашего соседа, которого, как скоро выяснилось, звали просто Джоном, и увидели, что он наклоняет голову и прячет нижнюю часть лица под высокий ворот. Последовав его примеру, мы убедились в том, что опыт – вещь надёжная. Теперь осталось привыкнуть к ветру глазами и почаще смаргивать наворачивающиеся сами собой слёзы.
– А что, специальных кабинок для кучеров не предусмотрено из принципа? – поинтересовался я.
– Как ты это себе представляешь? – Джон ко всем в нашей кампании обращался на ты.
– Ну, не знаю, сделать из прозрачного пластика лобовое стекло, в нём прорези, через прорези пропустить вожжи…
– Здорово! – Джон хохотнул. – А кнут приладить к педальному управлению, чтобы ногой нажимать.
– Вроде того. – Я понял, что сморозил глупость, однако неудобство открытого сидения гнало мою мысль дальше. – Неужели никто ни из конюхов, ни из кузнецов никогда ничего подобного не предлагал? Сейчас ещё ладно, а зимой?..
– Хорошо зимой, – оскалился мой собеседник, не стесняясь отсутствия, по меньшей мере, двух зубов. – Укутался потеплее, прикрикнул на жопастых, и давай себе вскользь по снежку да на саночках. Я зиму больше даже люблю. Летом, правда, тоже хорошо: жарко не бывает, ветерок приятный. Когда точно плохо, так это в дождь.
– Вот и я об этом! Нужна же какая-то крыша над головой.
– Крыша есть, – сказал Джон, показывая кнутом у себя над головой на гармошку из брезента. –
– А почему вы стали кучером? – вмешалась с довольно неожиданным вопросом Василика.
Я бы сам такого никогда не спросил, поскольку привык воспринимать то, чем занимаются люди, как данность: если кучер, значит, кучер, если охотник – охотник. Но ведь, действительно, каждый приходит к тому, чем занимается по жизни, не просто так, а в результате каких-то событий, будь то по умыслу или в силу совпадений. Мне, правда, трудно себе представить, кем бы я был, если бы не занимался тем, чем занимаюсь, хотя, если разобраться, виной тому – соседство Кроули. Не будь его, я бы и не подумал о том, чтобы изучать историю и географию нашего острова и водить по нему группы заинтересованных людей, которые готовы за это платить. Промышлял бы, как отец Василики, рыбной ловлей, охотился с отцом, глядишь, уже бы семьёй давно обзавёлся…
– Вообще-то я недавно этим делом занимаюсь, – ещё более неожиданно признался Джон. – Просто лошадей люблю. Да и куда мне ещё с такой физиономией податься?
– А что с физиономией? – искренне не поняла Василика.
И тут наш Харон 25 ни с того ни с сего расчувствовался и поведал нам свою непростую историю жизни. Сейчас, когда я это вспоминаю, мне по-прежнему непонятно, как так получилось. Видимо, сама необычность обстановки и наше внимательное молчание произвели на него должное впечатление и заставили разоткровенничаться. Говорил он довольно сбивчиво, поэтому воспроизвести здесь его речь я при всём желании не смогу, но суть помню достаточно хорошо, чтобы в нескольких предложениях суммировать почти час нашего тогдашнего разговора. Родился Джон на западе, в Санестоле, откуда уже через несколько лет был увезён матерью на большую землю, в Англию, поскольку родители его устали от постоянных домашних скандалов и решили расстаться. Собственно, в Англии он и получил своё имя. При рождении его назвали Бронни, однако поскольку такова была воля отца, матери оно быстро разонравилось, и когда они вдвоём обосновались на новой родине, она заставила сына стать обычным Джоном. Вообще-то обосновались они втроём, так как мать недолго проходила «в девицах»: к ней посватался хозяин того питейного заведения, куда она опрометчиво устроилась подрабатывать официанткой, а поскольку на горизонте других предложений не было, она быстро согласилась. Джон отчима невзлюбил. Тот казался ему слишком старым и слишком наглым. Мать, когда он пытался ей на это указать, только цыкала, злилась и говорила, что он ничего не понимает и что ему вообще лучше заниматься уроками, а не лезть не в свои дела. Чем-чем, а уроками Джону хотелось заниматься меньше всего. В школу он ходил исключительно потому, что там можно было подраться. Повод не имел значения. В младших классах это была его щуплость и небольшой рост. В классах постарше – девочки. Сперва лупили его, но довольно скоро роли поменялись. Район, где они жили, был не слишком благополучный, и ему не составило большого труда найти ребят, которые, промышляя мелким воровством, в свободное время ходили в подвальный зальчик, где старый боксёр по кличке Хук за бутылку чего-нибудь покрепче учил их всяким разным бойцовским приёмчикам. Жили они тогда в городке Честер, что почти на границе с Уэльсом, одном из немногих, до сих пор обнесённом крепостной стеной. На этой самой стене произошла та злосчастная драка, в которой по злосчастному недоразумению погиб один из его приятелей, оступившийся и сорвавшийся на булыжники мостовой. Виновных вычислить не смогли, однако парень оказался племянником начальника местной полиции, так что досталось всем без разбора. Джона и его подельников упекли в нечто вроде исправительной колонии для малолетних. В этом месте мне пришлось его прервать и пояснить Василике, что на континенте с преступниками борются тем, что сажают их в тюрьмы, откуда они не могут выйти в течение разных сроков, пока всё государство оплачивает их тамошнее пребывание, кормит и поит. Если же преступники там трудятся, то им ещё и деньги какие-то платят. Василика удивилась, но Джон подтвердил правоту моих слов и продолжил свой рассказ. Там, где он провёл почти два года, считалось не тюрьмой в буквальном смысле, однако приятного для подростка в жизни по правилам зверинца было мало. Учёбу он, понятное дело, забросил, зато среди его дружков по несчастью оказалось несколько азиатов, один из которых до посадки тренировался в клубе восточных боевых искусств и неплохо работал ногами. Свободного времени было довольно много, ребята его не теряли и постоянно занимались, оттачивая друг на друге кто что умел. За весь срок мать ни разу Джона не навестила. Когда же он в конце концов вышел на свободу, проведя за решёткой меньше, чем полагалось, поскольку выяснились какие-то смягчающие обстоятельства, то поехал не домой в Честер, а последовал совету своего азиатского приятеля и отправился прямиком в Лондон, где отыскал клуб, передал кому надо привет, и был зачислен в команду. Понимать это надо было так, что клуб оказался не шарашкиной конторой, а вполне серьёзной организацией, где проявившие себя перспективными бойцами ребята получали поддержку, включая финансовую, тренировались, даже жили и столовались, но за это должны были участвовать в различных турнирах, как легальных так и полулегальных, отрабатывая постой синяками, потом и кровью. Это было всё-таки лучше тюрьмы и уж тем более лучше «отчего» дома. Кроме того, дела у Джона пошли на удивление хорошо, он открыл в себе новые стороны, увлечённо занимался и постепенно стал уверенно побеждать многочисленных противников. Его заметили, в клубе появились важные дядечки в костюмах, и в итоге он оказался проданным новым хозяевам, как позже выяснилось, американцам, которые увезли его к себе.
25
Мифологический перевозчик через Стикс – реку мёртвых.
– Вы были в Америке?! – восхитилась Василика, памятуя о так захвативших её рассказах Гордиана.
– Я не только был в Америке, детка, я отымел Америку, – не слишком галантно ответил Джон, и я впервые увидел, как он улыбается. Улыбка заставила меня поверить в то, что он не шутит.
Высказывание его означало, что на протяжении пяти с лишним последующих лет он постоянно дрался на ринге и в октагоне по разным правилам так называемых смешанных единоборств и, по его словам, всякий раз выходил победителем. Я прикинул то, что знал по этому поводу, и пришёл к выводу, что он должен был неплохо зарабатывать. Поинтересовался, так ли это. Он сказал, что не просто так, а очень даже так. Он мог позволить себе жить в роскошном доме, имел в гараже машины на каждый день недели, поддерживал тесные отношения с призёршами конкурсов красоты и ни в чём себе не отказывал. У него даже было своё небольшое ранчо в Калифорнии, где он в качестве любимого хобби разводил лошадей. Его настолько увлекли воспоминания, что мне стало казаться, будто шуба рядом с нами пуста и что её обладатель сейчас там, в Америке, среди своих богатств, лежит в шезлонге на краю голубого тёплого бассейна, попивает через жёлтую соломинку коктейли и разглядывает поверх солнечных очков лоснящиеся формы загорелых русалок.
– Что же произошло? – уронила его с небес на землю Василика.
– А произошло то, что рано или поздно должно было произойти…
Джон получил травму. Причём не в схватке, а на тренировке. Потом ещё одну. И ещё. Потом проиграл бой, второй, третий. Внезапно выяснилось, что за всё нужно платить, а платить нечем. Закончились рекламные контракты. Его никто больше не спонсировал. О нем в одночасье взяли и забыли. Это было страшно. Он хотел начать распродавать имущество, но тут выяснилось, что по каким-то так ихним законам оно ему и так больше не принадлежит, а переходит в собственность банка, где у него был зачем-то открыт счёт. В итоге его ободрали, как липку. Дошло до того, что Джон обнаружил себя в не шезлонге у бассейна, а не пойми в чём и не пойми где лежащим на земле под открытым небом и сжимающим в руке недопитую бутыль с пахучей гадостью. Так он лежал, таращился на равнодушные облака, и ему пришёл на ум странный вопрос: «Почему я до сих пор жив?». Почему не последовал примеру многих себе подобных и не свёл счёты с жизнью? Что удержало? И тогда он вспомнил про родной остров, где не был с самого детства. Не Англию, не мать, а именно Фрисландию. Он понял, что от последнего поступка его крепко удерживало то, что один американский писатель называл «зовом предков». А когда он это понял, пути назад уже не было. Вернее, не было ничего, кроме пути назад. Чтобы наскрести на билет в один конец, он пошёл на преступление и ограбил дом управляющего того самого банка, который лишил его всего. С чувством выполненного долга он, не теряя времени, погрузился на самолёт и через несколько часов приземлился в аэропорту Рейкьявика. Уже там, в Исландии, он почувствовал себя гораздо лучше. А когда на исходе следующих суток сошёл с корабля на родную землю, разрыдался от счастья и поклялся никогда больше её не покидать. Блудный сын отыскал постаревшего отца, который так и не женился повторно, зато, вы не поверите, занялся разведением лошадей. Он принял сына, помог снова встать на ноги, и вот теперь, когда отца уже нет в живых, Джон по-своему продолжает их семейное начинание, занимаясь извозом на собственном зилоте, запряжённым собственными кобылами. Не ахти как прибыльно, но вольному воля, да и добрым людям помощь.