Хозяин болота
Шрифт:
— Ну что, поздравляю, Никита Иваныч! — громко сказал председатель и заулыбался. — Как говорят, капля камень точит.
— Все ли ладно? — спросила Катерина, глядя на мужчин.
— Успокойся, Катерина Васильевна, — председатель пожал вялую руку старика, потом — старухи и направился к воротам. — Лучше не бывает!
Катерина бросилась провожать.
— И угостить-то было нечем, вы уж извиняйте, — певуче заговорила она. — Не обессудьте, коли что не так…
— Катерина Васильевна!
За калиткой она догнала председателя и зашептала чуть не в самое ухо:
— А говорить-то теперь не станешь
— Теперь нужды нет! — громко сказал председатель и потряс кулаком. — Теперь мы за болото и журавлей драться будем!
Оставшись один, Никита Иваныч еще раз прочитал письмо. Лоб вспотел, потекло между лопаток и взяла одышка. Глаза приковались к строчке, где говорилось про обводнение.
Катерина вернулась во двор и, застав старика в таком положении, всплеснула руками.
— Господи! Теперь-то что как истукану сидеть? Получил бумагу-то!
— Напутали, — простонал, ужасаясь Никита Иваныч. — Это же подумать надо: в Москве — и напутали! Не разобрались как следует, поторопились и — на тебе…
Но здесь же он вскочил, хлопнул себя по ляжкам и длинно выругался. Не в Москве напутали! Ни за что не могут там напутать! Вот же, черным по белому писано. Да как он мог только подумать!.. Кулешов — вот кто все переиначил. Он, вредитель окаянный! Его послали обводнять, доброе дело делать, эту самую ирригационную систему строить, а он же осушать взялся!
— От балбесина! — воскликнул Никита Иваныч, устремляясь в избу и хватая одежду. — Только и может, что в бане париться да за Ириной ухлестывать. Ну, я те счас да-ам! Я тя попа-арю! Такую баню устрою! Навек запомнишь!
Старуха говорила что-то ему, махала руками, вроде задержать пыталась — он уже ничего не видел и не слышал. Наскоро одевшись, дед Аникеев схватил велосипед и выехал на улицу.
Ох как мчался Никита Иваныч! Только волосы и штаны развевались да рубаха на спине отдувалась пузырем. Мелькали разрушенные алейские дома, куры, чьи-то старухи и деревья. Велосипед опасно юзил по грязи, вспарывал лывы и трясся на сучьях, норовя сбросить седока.
— Я те покажу-у! — кричал он на всю тайгу, виляя рулем. — Я те мозги-то разверну!
Сразу за Алейкой откуда-то вывернул аэроплан и ну тягаться с Никитой Иванычем!
— Я т-те покажу! — орал старик аэроплану, и тот скоро отстал.
Дорога к болоту была песчаная, ночной дождь смыл тракторные следы, прибил пыль и теперь по этой дороге оставался один единственный след велосипеда. Правда, этот песочек раскис, колеса увязали, и Никита Иваныч постепенно сбавил скорость. Рыжие пауты, видно только что народившиеся и оттого нахальные, роем вились над головой, а бесшумные слепни, по-предательски залетая в рукава и под рубаху, тупо жалили тело. От медленной и трудной езды мысли Никиты Иваныча потекли ровнее. «Эх, дурень, — думал он, усердно вращая педали, — мужику четвертый десяток стучится, а ума-то нету. Сам бы должен догадаться, что сушить болото — вред один. Ну, перепутало его начальство, послало торф черпать, так башка-то ему, балбесу, на что? Нет бы поспорить с начальством, схватиться с ним, а он — обрадовался, прикатил: у меня государственный план! У меня задание!.. Интересно знать, кто у него начальник? Сидит, поди, там какой-нибудь свистоплет вроде Богомолова…»
И только Никита Иваныч вспомнил про бывшего директора
Дорога сделала поворот, и Никита Иваныч очутился на краю болота. Трактора стояли, как солдаты в строю, приподняв над землей бурые от торфа лопаты. Прямо от их гусениц начинались две широченные траншеи, отрезавшие угол мари, и вкрест им тянулась третья — не просто траншея, а целый канал, хоть на лодке поезжай. Высокие отвалы торфа уже подсохли на солнце, и ветерок поднимал над ними легкую рыжеватую пыль.
Подле тракторов суетились мелиораторы, звенели ведра и железные бочки, слышался забористый злой мат. Кто-то, громыхая капотом, крутил рукоятку пускача, кто-то заливал в бак солярку, таская ее ведрами и расплескивая на землю, а ненавистный Никите Иванычу Колесов сидел на гусенице бульдозера и задумчиво смотрел на тугую струю топлива, вытекающую из трубки в траншею.
Однако дед Аникеев подошел именно к нему.
— Где начальник?
Колесов обернулся, вытаращил глаза и вдруг заговорил — злорадно и с придыхом.
— Ага… Это ты, рожа кулацкая! Это ты в баки соли насыпал? А? Папаша?.. Это ты напакостил, старый козел?.. Но ты не волнуйся, у нас на зоне не такие штуки делали, я допер. Ну, дедуля? Что, очко играет?
Он схватил Никиту Иваныча за грудки и притянул к себе. Никита Иваныч не ожидал такого обращения и в первый момент чуть растерялся.
— Колесов! — окрикнул его Кулешов, появляясь из-за трактора. — Отпусти старика!
— Ладно, ты!.. — огрызнулся тот, но Никиту Иваныча все-таки отпустил. — Мне плевать, что ты с его дочкой по кустам ходишь! Я ему сейчас морду начищу! Вот гадом буду! Век воли не видать!
Никита Иваныч побледнел и заозирался вокруг. Взгляд остановился на кривоватом тяжелом стяжке. Руки сами нашли его и прочно влипли в дерево. Другие механизаторы, услышав крики, приближались неторопливой и валкой походкой.
— Ты кого защищаешь, начальник? — сипел и орал Колесов, показывая крепкие белые зубы. — Ты вредителей защищаешь! Из-за него мы сколько простояли?.. Мне один хрен! Я под интерес не играю! И с его дочкой не сплю!
— Замолчь! — крикнул Никита Иваныч, вскидывая стяжок. — Ушибу, фашист проклятый!
Колесов в последнее мгновение успел пригнуться и закрыть голову руками. Стяжок ободрал ему пальцы, сомкнутые на макушке, просвистел перед лицами механизаторов — старика от промаха развернуло.