Хозяин Фалконхерста
Шрифт:
— Вот попробуешь этого, — прошипела Лукреция Борджиа, демонстрируя кулак, — так своих не узнаешь!
— Это Блоссом меня принудила, масса Хаммонд, сэр! Это все она! Я не хотел, а она меня заставила. Это она виновата!
— К чему она тебя принудила?
— Спать с ней.
Драмжер облегченно перевел дыхание. Его тело пылало и корчилось от боли, однако теперь он не сомневался, что избиению пришел конец. Он отмщен! Он успел даже подумать, что заплатил за сообщничество Лукреции Борджиа вполне умеренную цену.
Бенони пододвинулся к Хаммонду, уверенный, что тот по привычке отведет от него беду.
— Блоссом
— Врет он, масса Хаммонд, сэр! — Блоссом попробовала вырваться, но Лукреция Борджиа вцепилась в ее подол еще крепче. — Вот что он мне подарил! — Она вытащила из-под платья золотой медальон на цепочке. — Он сказал, что это — подарок миссис Августы, но он отдает его мне, чтобы я ему уступила, а в случае чего валила все на Драмжера.
Лукреция Борджиа, повинуясь кивку Хаммонда, сорвала медальон с шеи девушки и отдала хозяину. Тот мельком посмотрел на вещицу и сунул ее себе в карман.
— Эй, Тамерлан, Такуба! Отведите Бенони в чулан и заприте его там. Мы продадим его с аукциона в Новом Орлеане. Кнута он не попробует, иначе мы испортим его нежную кожу и не получим за него хорошую цену. А продать его придется: я не могу оставлять у себя лжецов. Блоссом тоже будет продана: она беременна, так что и от нее пора избавиться.
Бенони рухнул в пыль, подполз к Хаммонду, обхватил его колени.
— Масса Хаммонд, сэр, не продавайте меня! Не продавайте, масса Хаммонд! Я не смогу жить без матери, без всех вас! — Тело паренька сотрясалось от истерических рыданий, однако Хаммонд равнодушно расцепил его руки и оттолкнул носком сапога. Взглянув на Лукрецию Борджиа с молчаливой просьбой одобрения своих действий, он получил от нее довольный кивок.
Следующий поступок Хаммонда оказался неожиданным. Он поднялся, перешагнул через безутешного Бенони и подошел к Драмжеру, по-прежнему распростертому на мешках. Его пальцы легонько дотронулись до кровоточащих плечей юноши, скользнули по вздувшимся рубцам у него на спине.
— Теперь я тебе верю, Драмжер. — Хаммонд замялся, не смея произнести слова, пришедшие ему на ум. Он не мог сознаться, даже самому себе, что совершил ошибку; признать перед Драмжером, тем более перед сборищем рабов свою неправоту было немыслимо. Поступки белого в отношении негров не могут быть неправедными. Однако никто не мешал ему исправить оплошность. — Олли отнесет тебя к Жемчужине. Она несколько дней полечит тебя. Старая Люси знает травы, которые залечат твою спину. — Перейдя на шепот, предназначенный для ушей одного Драмжера, он продолжил: — Как насчет Нового Орлеана, Драмжер?
— Вы собираетесь продать меня вместе с Бенони?
— Что ты, какая продажа! Ты — мандинго, ты нужен мне на развод. Будешь моим личным слугой. В этот раз я оставлю Брута дома, а тебя возьму с собой.
— Вот это мне по вкусу, масса Хаммонд, сэр! Мне хочется поехать с вами. Хочется быть вашим слугой.
Хаммонд подошел к нему еще ближе и еле слышно заключил:
— А когда мы вернемся, я подберу для тебя девчонку. Пришло и твое время.
Невзирая на страшную боль, Драмжер был совершенно счастлив. Он ухитрился, перевернувшись на бок, поймать руку Хаммонда и припасть к ней губами. Страдания, которые он испытывал, не шли ни в какое сравнение с радостью, распиравшей его грудь.
6
Из
Несмотря на боль, Драмжер считал себя счастливчиком. Он был отмщен, масса Хаммонд поверил ему и не считал больше преступником. Более того, его ожидала теперь поездка с караваном рабов в Новый Орлеан, где его в отличие от Бенони не продадут с молотка, и он сможет полюбоваться городскими диковинами, пребывая в уверенности, что вернется обратно в Фалконхерст, к сожительнице, которую ему обещал масса Хаммонд.
Когда визг Бенони стих в отдалении, Драмжер опустил голову и подпер ладонями подбородок. Теперь он видел только мятые штаны Олли и его сильные пальцы, обхватившие рукоятки носилок. Он радовался, что не будет вскакивать ни свет ни заря, чтобы трудиться весь день. Напротив, над ним будут хлопотать, его будут баловать, он превратится в предмет забот. Для Жемчужины, старухи Люси, Олли и остальных рабов он будет героем дня. Ура!
Увидев из дверей хижины сына на носилках, Жемчужина выскочила ему навстречу с испуганным криком и не прекращала истерических воплей, пока не удостоверилась, что он жив и что его здоровье можно будет поправить. Она была готова согнать старуху Люси с ее кровати, но Драмжер убедил ее, что с помощью Олли сумеет забраться по лестнице на чердак. Оказавшись в знакомой постели, которая, по правде говоря, сильно уступала в удобстве кровати в Большом доме, он уснул, облепленный пахучими компрессами из трав.
Душа его была спокойна, тело быстро заживало. Весь день он продремал, просыпаясь только для того, чтобы глотнуть куриного бульона, присланного из Большого дома Лукрецией Борджиа вместе со свиной отбивной и ее знаменитыми пирожками. Потом он снова погрузился в сон. Его ненадолго разбудил скрип лестницы, возвещавший о позднем возвращении Олли. От тепла Олли, крепко обнявшего его, он крепко заснул и не просыпался уже до утра.
Зато у Бенони и Регины, его матери, ночь выдалась бессонной. От одиночества и страха Бенони выл, катаясь по голым доскам карцера, пока Нерон не отвесил ему затрещину. Регина ходила от стены к стене в своей комнатушке над кабинетом Хаммонда Максвелла.