Хозяин Фалконхерста
Шрифт:
Лукреция Борджиа угостила его дополнительным кусочком мяса.
— А я пошлю за Ребой. Лучше придержать здесь Кэнди еще пару недель, чтобы она научила Ребу, как обслуживать миссис Августу. Пока еще не пришло время отправлять ее в барак для рожениц. Вот я и думаю: где мы уложим твою Ребу?
— В пустой комнате рядом с моей, где прежде спала Блоссом.
Лукреция Борджиа медленно закрыла глаза и накрутила локон Драмжера себе на палец.
— Чтобы тебе было удобнее, да? — Внезапно ее настроение претерпело перемену, и она хлопнула его по затылку — впрочем, достаточно игриво, совсем не больно. — Поворачивайся, парень, пора накрывать стол для дам! Управишься, потом и трескай за обе щеки. Вымоешь свою чашку горячей водой и поставишь в кладовке. — Она оглянулась. — А ты, Маргарита,
20
Неведомое слово «война», показавшееся Драмжеру таким чужим и бессмысленным, когда он впервые услыхал его в роковой день посещения Фалконхерста Льюисом Гейзавеем, постепенно обретало мрачный смысл: время шло, недели отсутствия Хаммонда превращались в месяцы. Минул год. Сперва Драмжер горевал, что сопровождать хозяина выпало Аяксу, а не ему. Но как-то раз Хаммонд заявился домой на побывку, и Драмжер понял, как ему повезло: картина военного лагеря в Монтгомери, нарисованная Аяксом, оказалась далеко не приятной; более того, перспектива возвращения туда страшила кучера сверх всякой меры. Позже, когда Хаммонд оказался в Виргинии и стал присылать оттуда письма, которые Августа зачитывала Софи, а Драмжер иногда подслушивал, ситуация стала и того хуже.
Драмжер возмужал. Навалившаяся ответственность заставила его сильно повзрослеть за год отсутствия хозяина. Он был теперь отцом троих детей, но ни один из них не был произведен на свет Кэнди. Ее первая беременность закончилась выкидышем, который едва не свел ее в могилу и после которого она уже не могла забеременеть. Августа разрешила Кэнди оставаться в Большом доме на протяжении первых месяцев беременности и сама ухаживала за бедняжкой в первые, самые опасные после выкидыша дни. Однако Кэнди знала то, чего не знали остальные: то был не выкидыш, а аборт. Она боялась беременности, боялась уродства, которым материнство грозит фигуре, боялась родов и связанной с ними боли, сама мысль о материнстве вызывала у нее отвращение. Обрывочные сведения, которыми ее потчевали женщины с плантации, надоумили ее испробовать по очереди все вообразимые способы избавления от плода и настрадаться больше, чем если бы она решила дождаться родов.
Утрата ребенка не обеспокоила Драмжера, хотя он боялся, что Хаммонд его накажет, и чувствовал, что в случившемся есть доля и его вины. Зато сын, рожденный Ребой, а потом дочь от Агнес и еще один сын от Саломеи доказали его плодовитость. Собственные дети не вызывали у него никакого интереса помимо гордости, что они родились от его семени; он не мог отличить их от двух десятков ребятишек, копошившихся в яслях. Возможно, ребенок Кэнди затронул бы в его душе струны отцовства, прочее же потомство ничего для него не значило.
Он по-прежнему жил на чердаке, в одной комнате с Кэнди, однако теперь, после отъезда Хаммонда, пользовался полной поддержкой Лукреции Борджиа и считал себя вправе спать с любой приглянувшейся ему рабыней. Остановить его было некому. Дисциплина в Фалконхерсте рухнула: Лукреция Борджиа состарилась и не могла уже насаждать порядок железной рукой, как прежде. Августа, которой как будто принадлежало право окончательного решения по любому вопросу, на деле редко покидала дом и почти никогда не появлялась в невольничьем поселке, разве что в случае серьезной болезни какого-нибудь раба. Софи проводила все время либо в конных прогулках с Занзибаром, который еще не успел ей надоесть, либо в своей комнате. Тяжесть управления плантацией естественным образом легла на Брута, который при Хаммонде проявил себя способным надсмотрщиком, теперь же превратился в невыносимого тирана, своевольничающего без ведома, хозяйки. Драмжер, несмотря на свое невежество по части хозяйства, стал подручным Брута и получил полную свободу рук, которой пользовался в основном для разврата.
Мало-помалу он узурпировал полномочия Лукреции Борджиа по части управления процессом воспроизводства рабов. Между стареющим Брутом и молодым Драмжером возникло даже некоторое соперничество, однако внешне они казались дружной парой, и различие во мнениях никогда не прорывалось на поверхность, ибо оба знали, что не обойдутся
Плантация, оказавшаяся в тихой заводи, почти не подвергалась ударам могучего прибоя, вызванного войной. Жизнь здесь протекала на первый взгляд по заведенному раз и навсегда распорядку. Однако корабль, лишившийся капитана, рано или поздно обязательно пойдет ко дну. Становилось все труднее и дороже раздобывать даже самое необходимое. Белые колонны на фасаде больше не красили, так как пропала краска; разбитую фарфоровую посуду нечем было заменить; пополнение гардероба стало проблемой не только для белых, но и для слуг; беленые невольничьи хижины превратились в грязно-черные лачуги с прохудившимися крышами.
Еды в Большом доме пока что хватало. Рабы размножались по-прежнему, но когда подошел срок очередного аукциона, Августа проявила полную неспособность организовать доставку живого груза в Новый Орлеан. Впрочем, даже окажись она расторопнее, поездка была бы бессмысленной: все главные работорговцы Нового Орлеана, включая Слая, либо забросили свое ремесло, либо стояли на пороге банкротства: рабы резко упали в цене. По-прежнему шли разговоры, что после войны на них можно будет превосходно нажиться, однако пока что все владельцы крупных плантаций напялили генеральские, полковничьи и майорские мундиры и с упоением гнали янки на север, вследствие чего покупать рабов было некому. Разумеется, после того как Юг выиграет войну, на рынке появится видимо-невидимо негров и торговля живым товаром снова начнет процветать. Оставалось решить небольшую проблему: что делать с этим товаром в ожидании победы?
Фалконхерстские невольники мужали, уничтожали запасы съестного, нехотя подчинялись бичу Брута, страдали от объятий Драмжера либо наслаждались ими. Для плантации размера Фалконхерста рабов было многовато. Мало-помалу те, кому становилось невмоготу повиноваться Бруту, совершали под покровом ночи побег. Их некому было преследовать, и успех беглецов становился примером для других.
Наконец Хаммонд прислал распоряжение, доведенное до сведения Брута и Драмжера: провести невольничий аукцион прямо в Фалконхерсте. Прежде ничего подобного не случалось. Августа приготовилась к распродаже, как смогла: наняла аукциониста из Нового Орлеана, напечатала объявления и разослала их соседям, а также владельцам дальних плантаций, которые в прошлом с удовольствием приобретали продукцию Фалконхерста. Однако в назначенный день на торги явилась лишь жалкая кучка зевак, в основном неимущие фермеры с холмов, не изъявившие желания служить в армии и никогда в жизни не владевшие рабами. Предложения были смехотворными: пятеро молодых самцов, какие прежде шли в Новом Орлеане по нескольку тысяч за голову, сейчас еле потянули на несколько сотен. Задолго до конца торгов Августа, вняв совету аукциониста, объявила аукцион законченным и предложила покупателям разойтись. В общей сложности было продано менее пятидесяти рабов; большая часть бездельников осталась и дальше объедать Фалконхерст. Сколько Брут ни охаживал их бичом, добиться от них усердного труда не удавалось.
Белая власть исчезла, а черная, как ни старалась себя утвердить, не воспринималась и игнорировалась что было сил. Брут втайне от Августы по вечерам стал подвергать телесным наказаниям тех, кто вызвал за день его неудовольствие. Прежде никому на плантации и в голову не приходило огрызаться на старшего. Теперь же рабы пререкались с Брутом, перечили ему, часто сознательно отказывались повиноваться. До чернокожих все чаще доходили слухи о грядущей свободе и независимости, подстегивавшие бунтарский дух. Белый человек еще сумел бы их обуздать, но никак не негр — такой же раб, как и они. Авторитет Брута таял день ото дня, рабы все чаще пускались в бега. Впрочем, с увеличением числа побегов устранялась хотя бы одна из проблем: стало меньше лентяев, меньше драк из-за женщин, медленнее стали убывать запасы съестного.