Хозяин музея Прадо и пророческие картины
Шрифт:
— Правда?
— Да. И оно содержится в одной из двух уникальных рукописей Леонардо, они хранятся в Национальной библиотеке. Никто не подозревал, что в Испании могут оказаться столь ценные манускрипты, но в 1965 году обнаружились две тетради подлинных записей Леонардо, пролежавшие десятилетия среди неразобранных документов в фондах хранилища. Любопытно, что в одном из журналов имеется полный перечень книг, которые маэстро держал у себя в мастерской. Этот своеобразный каталог, написанный собственноручно Леонардо, включает «Libra dell’Amadio». Несомненно, речь идет о книге блаженного Амадея, хотя ее местонахождение, к сожалению, неизвестно.
— А вдруг это то самое издание? — улыбнулась Марина, указывая на «Апокалипсис», занявший свое место в шкафу.
— Вы представляете? — Августинец лукаво посмотрел на нас. — Настоящая фантастика. Мы, возможно, держали в руках книгу из личной библиотеки великого
— А Рафаэль? — прервал я мечтательный ход его мыслей. — Вы не знаете, имел ли он тоже возможность познакомиться с «Apocalipsis nova»?
Старый августинец вновь сделался серьезным.
— Рафаэль? Не знаю, сын мой. Кстати, его работы, которые ныне хранятся в Мадриде и уже много лет составляют славу экспозиции музея Прадо, раньше находились у нас, в монастыре Эскориал. Впрочем, меня бы не удивило, что божественный Урбинец хорошо ориентировался в пророческих видениях нашего блаженного.
— Напрашивается вопрос: не писал ли он картины со Святым Семейством специально, чтобы открыть путь Мадонне в дни перед концом света? Разве нет?
И монах, и я не знали, что сказать в ответ на новое озарение Марины, и рассмеялись. Но, чем черт не шутит, это мог быть тот ключ к пониманию живописи, о каком мне намекал маэстро из Прадо.
Я надеялся вскоре узнать все точно.
Глава 4
Как сделать видимым невидимое
Последний вторник перед началом каникул был обычным учебным днем. Я пребывал в эйфории от того, как много удалось узнать об «Apocalipsis nova» в Эскориале, и не мог дождаться назначенного часа. Мне не терпелось вернуться в Прадо и показать своему «проводнику», что новый ученик достоин потраченного времени. Я даже составил специальный план действий на утро, чтобы оно скорее прошло, включавший следующие пункты: посетить занятия, пообедать с Мариной у нее на факультете и около половины пятого разыскать доктора Фовела в музее. Оставалось лишь придумать оправдание для редактора журнала Энрике де Висенте, поскольку я не собирался вечером в редакцию на шоссе Фуенкарраль. И я совершенно не рассчитывал, что непредвиденные обстоятельства смешают мне карты. Но непредвиденное, разумеется, случилось. Имел место небольшой казус, почти анекдотический, который в результате навел меня на размышления. Я начал подозревать, что события, происходившие со мной, — далеко не случайность. Или все-таки случайность?
Моим сокурсникам и мне как будущим журналистам вменялось в обязанность следить за последними событиями в стране и мире. В те дни международная обстановка оставалась напряженной. В августе Ирак вторгся в Кувейт. ООН несколько месяцев безрезультатно пыталась заставить Саддама Хусейна отвести войска от нефтяных скважин Персидского залива. К тому же прошло две недели с тех пор, как Совет безопасности дал разрешение использовать силу против правящего режима в Багдаде. Утренние газеты сообщали о наихудшем сценарии развития событий: три авианосца Соединенных Штатов находились на пути к Заливу. Они должны были участвовать в развертывании войск, что сулило начало войны. А война является сильнейшим стимулом для той школы журналистики, какую нам преподавали.
Складывалось стойкое впечатление, будто все вдруг сошли с ума. В аудиториях и коридорах царила лихорадочная деятельность. Во внутреннем дворике факультета одни устраивали марши против силовых операций, а другие собирали своего рода импровизированные «мирные конференции» с участием профессоров и студентов, имевших хоть какое-то отношение к Кувейту. Остальные усердно рисовали плакаты и писали прокламации, которые способствовали повышению политического градуса в кампусе. Известие, что Михаил Горбачев не поедет в Стокгольм получать Нобелевскую премию мира из-за «большой загруженности» главы Советского Союза, довело бурлившие страсти до точки кипения. Стало очевидно, что массированный удар союзников по Багдаду неизбежен. И террор Саддама против соседнего Израиля станет началом Третьей мировой войны.
Лично меня кипение страстей на международной арене не волновало. Сюжеты, которые я находил увлекательными в тот момент, насчитывали около пятисот лет, и ни один не имел отношения к политике. И вдруг преподаватель новейшей истории подошел ко мне и дал задание, сразившее меня наповал, поскольку оно как нельзя лучше демонстрировало «уровень реальности» в обществе. «Не ты ли говорил на семинаре, что в Европе существует множество предсказаний о грядущей войне?» И я понял, почему дон Мануэль не спускал с меня глаз последний час. «Можешь подготовить к завтрашнему дню доклад на эту тему, чтобы его обсудить в группе? Уверен, возникнет интересная дискуссия».
Предложение профессора меня смутило. С воскресенья я не мог думать ни о чем, кроме пророчеств. Тут
Совершив над собой насилие, я на весь день полностью выбросил из головы «Apocalipsis nova», «Мадонну в скалах», Эскориал и Марину, заменив их ясновидцами, посланиями Богородицы, катренами Нострадамуса и современными прорицателями всех мастей. Я не догадывался, что внезапно свалившаяся на мою голову работа сулит интересные открытия.
К пяти часам вечера понял, о чем следует говорить на семинаре на следующий день. Сообразил, что предсказания о войне в Заливе вопреки моим ожиданиям оказались близки тому «пророческому духу», который господствовал в Европе во времена Рафаэля. Просмотрев за несколько часов отдел периодики — в начале девяностых годов Интернета не было, а компьютеры в университете были наперечет, — я собрал предсказания, которые логически увязывались не только с эпохой, когда султаны Османской империи угрожали христианскому Средиземноморью, но и с современностью. В массе интереснейших откровений особенно выделялись предсказания Иоанна XXIII, «доброго папы», единственного понтифика в истории, наделенного пророческим даром. Согласно данным, опубликованным в исследовании итальянского журналиста Пьера Карпи в середине семидесятых (по счастливой случайности работа оказалась в фондах факультетской библиотеки), примерно в 1935 году, когда Анджело Ронкалли в сане епископа выступал папским нунцием одновременно в Турции и Греции, его стали посещать видения, благодаря чему он сделался скромным прорицателем. Всего видений было семь, во время которых Ронкалли беседовал со старцем «с белоснежными волосами, резкими чертами лица и темной кожей, обладавшим взглядом добрым и проницательным». Старец показывал епископу две книги, содержавшие пророчества о будущем человечества. Через несколько дней старец, успев приобщить Ронкалли к разновидности культа розенкрейцеров, внезапно перестал являться в маленькую келью на побережье Фракии. Тогда же епископ, по утверждению Карпи, записал сделанные пророчества на французском языке, на голубоватых листах бумаги, их часть в конце концов попала в руки журналиста. После чего таинственный старец объявился уже у Карпи и передал ему сумму доказательств, закреплявших за журналистом статус законного хранителя этих знаний.
История показалась невероятной, но могла украсить выступление перед аудиторией будущих журналистов. Мне требовалась неординарная информация, подкрепленная источниками, и нужно было преподнести ее так, чтобы заинтересовать слушателей. Чем дольше я изучал эпизод с откровениями Ронкалли, тем больше отмечал сходство в деталях с «экстазом» блаженного Амадея. Канва обоих сюжетов практически совпадала: неведомо откуда и как священнослужителям являлись во плоти Гавриил или старец и делали ряд пророческих предсказаний. Оформлены пророчества были в восьми экстатических видениях блаженному Амадею и в семи явлениях будущему папе Иоанну XXIII. Из чистого любопытства я переписал некоторые откровения старца в тетрадь, какую брал с собой в Эскориал. Одно из них гласило: «Полумесяц, звезда и крест вступят в противоборство. В небесах поднимется черный крест. Из Царской долины придут слепые всадники». Или вот другое: «Могучее оружие разорвется на Востоке, оставив незаживающие раны. Позорный шрам никогда не исчезнет с тела мира».
Наступил вечер. Я закончил работу с последними проблесками дня, угасавшими в университетском городке, и покинул факультет, испытывая странные ощущения. Можно ли считать случайностью обстоятельство, что все, происходившее со мной в последние семьдесят два часа, так или иначе, имело связь с понтификами, живописью и пророчествами? И что на это скажет доктор Фовел? Неужели причиной всему стал мой персональный старец из Прадо, к которому я невольно примерял описание, данное Карпи?
Без десяти семь вечера. Я приехал в музей в дурном расположении духа. И вовсе не из-за мороза. Злился, что потерял весь день на выполнение внепланового задания, и в результате у меня оставался всего час на поиски маэстро. Пока я пробирался сквозь толпу в метро, меня одолевали мрачные и противоречивые мысли. Вдруг Фовел решил испытать меня, как старец Ронкалли Пьера Карпи, а я, опоздав, потеряю великолепный шанс приобщиться к его тайнам? И больше я никогда не увижу доктора, если теперь не смогу с ним встретиться, как мы договаривались?