Хозяин тайги (сборник)
Шрифт:
— Не понимаю, какой смысл в этом?
— Простой... У Филимонова голова на плечах и горячее сердце. Молчать не хочет. Проповедует. Вот это и опасно. В подлые времена мы живем: честных людей увольняют, порядочных обыскивают... Так что же мы должны? Сидеть и ждать — когда до нас дойдет очередь? Нет! — Твердохлебов встал и нервно прошелся по кабинету. — Нет и нет! Я завтра же еду во Владимир и сам буду слушать это дело.
Муся, отложив гербарий, следит за отцом.
— Папа, возьми меня с собой!
Твердохлебов остановился, поглядел на нее:
— Ну что ж, поедем.
Военно-окружной суд. Небольшое помещение забито военными, полицией. Штатской публики мало; в гуще самой мы видим Твердохлебова с дочерью.
За судейским столом сидят пять офицеров, в центре — председатель суда, полковник. Чуть сбоку в загородке стоит бритый смуглый молодой человек. Это подсудимый Филимонов. Возле него два солдата с саблями наголо. Молодой человек говорит, обращаясь к судьям:
— Вам хорошо известно, что ни в каком покушении я не участвовал, так как находился в то время в Москве, а не в Шуе. Вы не смогли найти ни одного свидетеля, кроме полицейского осведомителя. Вы боитесь даже присяжных — вам нужно единогласие в расправе. Даже публику впускали по пропускам, свою, доверенную. И вот вы сидите одни и разыгрываете комедию суда. Вы боитесь даже признаться, за что меня судите. А судите вы меня за покушению, но только не на урядника, а на присвоенное вами право — одним говорить открыто, а остальным молчать. Вы судите меня за то, что я осмелился сказать рабочим людям, что они имеют право свободно выражать свое мнение, право на собрания, демонстрации, право самим решать свою судьбу. Я говорил и буду говорить, что люди должны быть свободны и никакими высокими словами о государственной необходимости нельзя оправдать произвола и насилия. Вы меня судите за идеи. Вам нечего выставить против наших идей, кроме дубинки, тюремной решетки и виселицы. Но помните — идеи нельзя посадить за тюремную решетку. Насилие, брошенное против идей, что ветер для огня; оно может только раздуть это негасимое пламя в огромный пожар. Берегитесь! Вы сами сгорите в этом огне.
Подсудимый сел.
Председатель суда, вставая:
— Суд удаляется для вынесения решения.
Все встают и выходят в фойе.
Твердохлебов очень возбужден. К нему подходит молодой вертлявый репортер.
— Господин депутат, что вы думаете об этом процессе?
— Это издевательство над правосудием. Процесс должен быть гражданским, с присяжными, с защитой, — ответил Твердохлебов.
— Что вы предлагаете предпринять?
— Подождем решения суда.
— Папа, а почему он такой спокойный? Ведь его могут засудить? спрашивает Муся.
— Он прав, поэтому и спокоен.
В другой группе слышны голоса, но трудно уловить, кто что говорит.
— Скажите на милость — у них еще молоко на губах не обсохло, а им подай равноправие! А хрена тертого не хочешь?
— Это они голос пробуют. Не замай!.. Откукарекают свое и за дело возьмутся.
— А если бы он урядника смазал из револьвера? Это как, тоже кукареканье?
— Им, видите ли, дай свободу выражаться! Испорченная молодежь.
— А все Запад мутит. Весь соблазн оттуда.
— Известное дело — Европа.
— Нет, скажите
— Шебуршат ребятки... Потому как выпить не на что.
— Человек за идею пошел... Социалист! А ты выпивку! Тьфу!
— А ты мне поднеси... Я те такое наговорю, что про весь сицилизм забудешь...
— Разболтанность...
— Глупость наша, и больше ничего.
— И откуда такие личности взялись? Суд закрытый, публика отборная.
— Подставные, не видишь, что ли?
Раздается звонок.
Публика входит в зал, занимает места.
Вдруг зычный окрик:
— Встать! Суд идет.
Все встают.
Входят судьи, стоя зачитывают приговор:
— "Именем его Императорского Величества Самодержца Великой и Малой Руси и прочая и прочая выездная сессия Московского губернского военно-окружного суда, рассмотрев дело бывшего студента Михаила Васильевича Филимонова, обвиняющегося по приказу генерал-губернатора в покушении на жизнь шуйского урядника Репина Федора Ивановича, признала подсудимого Филимонова Михаила Васильевича виновным и на основании положения о чрезвычайных мерах по пресечению беспорядков и смуты, подписанного его Императорским Величеством, постановил: приговорить Филимонова Михаила Васильевича к смертной казни через повешение.
Председатель военно-полевого суда
Полковник от инфантерии — Васильев".
— Ну что ж, посмотрим! — сказал Твердохлебов и быстро пошел к проходу. Муся еле поспевает за ним.
Почтовая контора. Твердохлебов, облокотясь на полок, пишет телеграмму на фирменном бланке депутата Думы. В левом верхнем углу типографским шрифтом отпечатано "Таврический дворец". Он быстрым размашистым почерком пишет:
"Срочно. Москва. Генерал-губернатору Гершельману. Владимирским судом приговорен к смерти бывший студент Михаил Филимонов. По прошению матери его обращаюсь к вам и умоляю смягчить приговор ради несчастной матери его. Помогите. Член Г.Думы Твердохлебов".
Газета "Биржевые ведомости" на столе у премьер-министра Столыпина. Красивый, гладко зачесанный, в прекрасном костюме, в очках в тонкой золотой оправе, Столыпин читает заметку:
"В кулуарах, как мы уже передавали, от члена Г.Думы Твердохлебова получена телеграмма, в которой сообщается об ужасной судебной ошибке, допущенной владимирским военным судом".
В дверь входит в новеньком мундире молодой адъютант:
— Петр Аркадьевич, к вам председатель Думы Хомяков.
— Зови!
Адъютант скрывается за дверью с надписью "Премьер-министр П.А.Столыпин".
Хомяков входит озабоченный, чуть горбясь, пожимает протянутую руку Столыпина и, узнав "Биржевые ведомости" с судебной заметкой, начинает без обиняков:
— Неприятный скандал... Левые депутаты волнуются. Требуют провести расследование.
— А что с этим подсудимым? Покушался он или нет?
— По-видимому, наговор... Показывал некий Быков, а потом отрекся. Шума испугался, — усмехнулся Хомяков. — Так что следователи не могли найти даже подходящего свидетеля.