Хозяйка большого дома
Шрифт:
Она бледнела.
Краснела.
Начинала заикаться, теребила юбки и платки, если платкам случалась оказаться в руках. Озиралась на Ийлэ, у нее пытаясь найти поддержку, и наверное, следовало бы что-то сказать, как-то ободрить, но Ийлэ не представляла, как именно.
Ей самой было неуютно.
И она с превеликим удовольствием избегала бы этих встреч, но… как было бросить Ниру.
— Я не понимаю, — сказала она как-то, с трудом пытаясь сдержать слезы. — Что ей от меня надо? Что им всем от меня надо?
Нира стиснула кулачки.
— Она такая… такая… я ведь даже не
Мирра стала ласковой.
Медвяно-сладкой, словно эта сладость могла кого-то обмануть. Порой с Миррой появлялся Альфред, всегда с подарками, безукоризненно вежливый. Красивый. И Нат, чувствуя превосходство человека, а может свой перед ним долг, отступал.
Злился.
Ревновал, не отдавая себе отчет в том, что испытываемое им чувство — это именно ревность. Он брал Ниру за руку и держал, а если вдруг случалось уйти, то начинал нервничать, и живое железо, проступавшее на его лице, выдавало это беспокойство.
Ната было жаль.
И Ниру.
Альфреда же Ийлэ боялась, и страх заставлял держаться от него в стороне…
…как и от доктора, который, к счастью, родственными визитами не злоупотреблял.
— Я знаю, что вы меня недолюбливаете, — сказал он как-то, впрочем, не глядя на Ийлэ. — И у вас есть на это полное право… но нам все одно придется жить в этом городе.
Он не дождался ответа, ушел, если не сказать — сбежал…
Убийца?
Почему-то Ийлэ не могла отделаться от мысли, что кто-то из этой троицы — убийца.
Альфред с его извечной улыбкой.
Доктор.
Шериф. Он заглядывал лишь единожды, чтобы выпить бокал бренди и перекинуться парой бессмысленных фраз.
— Все хорошо? — он катал бокал в руке, и бренди расползалось по стенкам.
— Все замечательно, — ответил Райдо.
Почти правда.
Замечательно. И зима догорает в ледяных бурях, спешит выплеснуть нерастраченный холод, чувствуя близость весенних костров.
День за днем.
И дни складываются в недели, а недели — в месяц… и Зимний праздник с погасшими свечами проходит мимо. От него остается острый запах смолы, капли ее на паркете, зеленые иглы, которые выметали долго, а они все равно попадались, словно дерево не хотело покидать этот дом.
Был Райдо:
— Побудешь со мной этой ночью?
И свеча в его ладонях, зыбкий огонек, который почти касался кожи.
— Потом… когда я меня не станет… кто-нибудь зажжет свечу в память обо мне, — Райдо устроился в пустой столовой, которая в темноте казалась огромной. — Истинное пламя отзовется… и быть может, позволит душе родиться вновь. Только вряд ли это буду я… пламя меняет.
— Лоза тоже.
— Вы вспоминаете своих… ушедших?
Сегодня он избегал говорить о смерти.
— Вином. И еще хлебом…
— Тогда надо принести вина и хлеба, если, конечно, это не оскорбит тебя…
Предложи это кто-нибудь другой, Ийлэ и вправду оскорбилась бы, но Райдо поделится огнем, а она — хлебом. В этом будет своя справедливость и свое равновесие.
И она разделила ломоть пополам, а вино разлила по кружкам, глиняным, как того требовала традиция. В глине вино было черным и горчило,
— Я не знаю, что у вас говорят в таких случаях…
— Ничего.
— Что ж, тогда ничего не скажу, но… мне жаль, что твои родители погибли.
— Мне… тоже, — Ийлэ выпила бокал и вновь налила.
Она не пила… да никогда не пила. И пить не собиралась вовсе, но сейчас, в темноте и тишине поминальной ночи мысль напиться вдруг показалась донельзя удачной.
— Их закопали там… — от вина голова стала легкой и язык тоже, и в этой легкости было что-то правильное. — На заднем дворе. Я закопала… иначе он отдал бы свиньям… это неправильно.
— Неправильно, — Райдо поставил свечу на пол. — Я не знаю ваших обрядов, но будет весна и мы исправим… настолько, насколько это вообще можно исправить.
Он лег на пол, на живот, сунул руки под подбородок.
Он был близко и от этого становилось удивительно спокойно на душе.
— Я раньше думал, что будет, когда умру… вот есть я… и есть мир… и мне нравилось жить… а как этот мир исчезнет… точнее, я исчезну, а вокруг ничего почти не изменится. Быть может, кто-то будет грустить… например, Кейрен… он очень эмоциональный у нас. Мама вот огорчится… но остальной-то мир не заметит даже. Несправедливым казалось.
Ийлэ пила вино медленно.
Ей следовало бы ответить, но она не представляла, какого ответа от нее ждут и ждут ли вовсе.
— Я… не думала о смерти. То есть о том, что будет после… просто жила и… выживала… и нет, думала, но как об избавлении… а оно все не шло и не шло.
Ийлэ легла рядом.
На пол.
Ей никогда не позволяли лежать на полу, это некрасиво и неправильно.
Неприемлемо.
В ее нынешней жизни столько всего неприемлемого, что эта мелочь уже ничего не изменит. Пол был твердым, несмотря на ковер. Ийлэ трогала ворс и до досок полированных паркетных дотянулась.
Закрыла глаза.
И замерла, когда тяжелая ладонь Райдо скользнула по спине.
— Когда началась эта война, я подумывал уже оставить службу… не совсем, чтобы, но перевестись куда-нибудь поближе к столице… может, вообще в полицию пойти.
— Почему?
— Скучно было. Маленький городок. Маленький гарнизон. Одни и те же люди, одни и те же лица… и проблемы день за днем одни и те же… меня туда сослали…
— Из-за чего?
— Из-за избытка дури… но я там годы провел… карьеру сделал… командир гарнизона, чтоб его… и надоело все до невозможности. Подумал, что, быть может, старая история и забылась уже… собирался осесть где-нибудь. Жену подыскал бы… точнее, мне бы подыскали… у матушки моей целый список подходящих невест имеется. А тут война. И я решил, что хрысь бы задрал эту тихую старость… ну и подал рапорт… отец поддержал… он бы в Особый отдел пропихнуть попытался, но там, на мое счастье, решили, что им я не особо нужен. Отправили в разведку… Ийлэ… не знаю, имеет ли это значение, но… я убивал, когда нельзя было не убить. Война шла и… нас не были рады видеть на этих землях. Мне приходилось допрашивать. И пытать приходилось тоже. И я не скажу, что совесть моя совсем уж чиста, но… я никогда никого не мучил ради забавы…