Хозяйка большого дома
Шрифт:
Что остается?
— Безумие, — Ийлэ провела пятерней по растрепанным волосам. — Ты тоже с этим согласна?
Отродье широко зевнуло.
— Лежи тихо, — корзину Ийлэ подвинула вплотную к трубе и надежности ради прикрыла старым одеялом. Щель для воздуха оставила, но… — Я скоро вернусь. Я просто посмотрю, что там.
Верховых оказалось не меньше десятка.
Ийлэ слышала, как люди переговариваются.
Трое остались внизу, и Дайна что-то говорила им, громко, надрывно…
— …этого следовало
Ийлэ не видела экономку, но почему-то прекрасно представляла себе ее лицо с маской нарочитого сочувствия. И еще тревоги, тоже нарочитой. Правда была в глазах, которые Дайна подводила черным угольком для большей выразительности…
…ее за это грозились уволить, потому что в приличном доме горничные не красятся…
…уволили бы, но…
Потом. Мысли о прошлом следует оставить будущему, пока неясному. Ийлэ скользнула в узкий коридор для прислуги, благо, Дайна слишком занята сплетнями, а кухарка кухню покидает редко.
Тишина.
И чьи-то осторожные шаги.
Человек то и дело останавливается, заглядывает в комнаты. Он осторожен не потому, что боится быть увиденным, но скорее уж по привычке. Он открывает дверь за дверью, заглядывает в комнаты, но не переступает порог.
— Ийлэ… — полушепот-полувздох. — Ийлэ, ты где?
Рядом.
И пожалуй, она способна прикоснуться к человеку рукой… и этого не нужно, достаточно будет окликнуть по имени.
Отзовется?
— Ийлэ, я знаю, что ты обижена на меня… на всех нас… я тебе не помог… я хотел, честное слово, хотел… — он провел пальцем по стене, останавливаясь на темных квадратах несуществующих картин. От них осталась лишь тень на обоях.
Больше, чем от самой Ийлэ.
— Я очень хотел тебе помочь… но мой отец… ты же знаешь, насколько непростой была ситуация… я не мог рисковать его жизнью… и жизнью моей матери… она ведь болела…
…Ийлэ помнит. Супруга мэра болела давно и с немалым профессионализмом, болезнь ее, не имевшая названия, обладала удивительным свойством обостряться, когда супруг ли, единственный ли сын найо Эверис делали что-то, что противоречило ее желаниям. И обостряясь, болезнь эта приводила несчастную женщину на смертное ложе…
— Ей тоже очень жаль… да и что я мог сделать?
Он шел, и Ийлэ, завороженная словами, интонацией мягкой, которая ее всегда раздражала, ступала следом.
Ей пришлось покинуть коридор.
И если так, то стоит Альфреду обернуться, и он заметит ее. Но Альфред не оборачивался. Его по-прежнему интересовали пустые комнаты и, пожалуй, сам дом.
— Что мы все могли сделать? — тяжкий вздох.
И черная траурная лента в волосах шевелится. Эта лента кажется обманчиво живой, и Ийлэ убирает руки за спину, потому что если лента дотянется до нее, прикоснется…
Глупости.
— Но
Неправда.
— Ты здесь? — он коснулся двери костяшками пальцев, вроде бы невзначай, легонько, но звук получился громким, он заставил Ийлэ отступить. — Он держит тебя? Такой же как те, правда?
Нет.
Ийлэ отступила еще на шаг.
Райдо пес, но…
…он возится с отродьем и говорит, что она на альву совсем не похожа, и это так. Вот только решил с чего-то, что глаза у нее от Ийлэ.
У Ийлэ зеленые, а у отродья — серые, светлые.
Песьи.
Он не ударил ее ни разу, даже когда подходил опасно близко, даже когда она поворачивалась спиной или в глаза смотрела. Псы не любят, когда им смотрят в глаза, Ийлэ знает. А этот…
…она сказала ему, что ненавидит, а он попросил посидеть.
Просто посидеть.
Ведь если сидишь рядом, то уже не важно, ненависть или любовь, главное, что Ийлэ держала его за руку, широкую такую, которую с трудом обеими своими обхватить могла. А он смотрел на нее снизу вверх и улыбался.
Он болел.
И наверное, хорошо, что болел, справедливо. Но боль не делала его злым, как должно было бы быть. Он терпел ее. И улыбался.
Странно.
Жалким не выглядел, даже когда совсем туго становилось. И не требовал помочь… знал, что Ийлэ способна, она ведь не скрывала… а он не требовал… тот другой нашел бы способ заставить. Пальцы бы сломал… или ногти выдрал, как тогда, когда ему показалось, что Ийлэ недостаточно почтительна… больно, когда ногти выдирают. И она, пожалуй, согласилась бы…
Но Райдо терпит свою боль.
Почему?
Ийлэ спросит. Быть может. Но не сейчас… сейчас она занята… ей надо уходить, пока Альфред не заметил.
— Здесь, — он провел по двери пальцами и на ручку надавил. — Где еще тебе быть? Ийлэ… я тебя нашел…
Ложь. Но если ему так нравится, то почему и нет? Ийлэ уже усвоила, что людям нравится лгать себе же. Пусть играет. У Ийлэ есть еще дела.
Она вновь кралась. И дом молчал, видимо, чужаки нравились ему еще меньше, чем прежняя хозяйка, на которую он был обижен.
Безумно ухало сердце. И ладони взмокли. Ийлэ спрятала руки в рукава свитера, жалея о том, что ножа у нее все-таки нет. С ножом ей было бы спокойней.
На первом этаже она остановилась.
Куда дальше?
Если Ната заперли, то… то им потребовалось бы помещение с очень крепкой дверью.
Кабинет?
Или… та особая комната, про которую отец говорил, что она выдержит и пожар, и наводнение, и войну. Прав оказался. Комната войну выдержала, в отличие от Ийлэ.
Дверь заперта.