Хозяйка Дома Риверсов
Шрифт:
— Ну, что вы видели? — не выдержала Маргарита.
Мы с ней пешком возвращались домой, по-прежнему никем не узнанные, по темным, но все еще людным улицам Лондона. Мы крепко сцепили руки на тот случай, если нас толкнут или разъединят в толпе, а свои сияющие волосы Маргарита прикрыла капюшоном.
— Этот противный алхимик не пожелал со мной делиться! — пожаловалась она.
— У меня было три видения, и ни одно из них ничего хорошего не сулило, — сообщила я.
— И какие же это видения?
— Незнакомое мне войско вело сражение, поднимаясь по склону холма. Еще я видела мост, который рухнул под тяжестью тел, и люди попадали в реку, и это было ужасно.
— Вы
— А вы думаете, что нет? — сухо ответила я.
Она кивнула, признавая мое здравомыслие.
— Я, пожалуй, даже хочу войны, — заявила она. — Я не боюсь сражений. Я ничего не боюсь! А что еще вы видели?
— Маленькую комнату в глубинах Тауэра, и как там погас свет.
Помолчав, она заметила:
— Но в Тауэре полно маленьких комнат, и для многих там навсегда гаснет свет.
И тут мне показалось, будто кто-то коснулся ледяным пальцем ямки у меня на шее под затылком. И я вдруг подумала: «А что, если кто-то из моих детей окажется в Тауэре и однажды на рассвете обнаружит, что в его темнице померк свет, ведь единственное узкое окошко-бойницу заслонил своей спиной некто огромного роста?» Однако вслух я произнесла:
— И больше я ничего не видела.
— Но вы же говорили, что у вас было три видения.
— Ах да. Еще я видела кольцо в виде короны, скорее всего, английской короны. Это кольцо находилось глубоко под водой, а потом его вытащили.
— Кто вытащил? — заинтересовалась она. — Это была я?
Я крайне редко обманывала Маргариту Анжуйскую. Я действительно любила ее и поклялась быть верной ей и ее Дому. Но я бы ни за что не назвала ей имя своей прекрасной дочери — ведь в моем видении именно она, моя Элизабет, держала в руках кольцо, означавшее корону Англии.
— Лебедь, — брякнула я первое, что взбрело в голову. — Какой-то лебедь достал клювом корону Англии.
— Лебедь? — прошептала она. — Вы уверены?
Она даже остановилась прямо посреди улицы, и какой-то возчик грубо закричал на нас, чтобы мы убирались с дороги. Мы поспешно отскочили в сторону, и я подтвердила:
— Да, это был просто лебедь.
— Но что же это значит? Вам ясно, что это значит?
Я покачала головой. Я назвала лебедя только потому, что не хотела даже упоминать о своей дочери. И теперь, как это часто бывает, одна ложь потянула за собой следующую.
— Но ведь лебедь — символ наследника Дома Ланкастеров, — напомнила мне Маргарита. — Ваше видение означает, что мой сын Эдуард займет королевский трон!
— Видения никогда не дают полной уверенности…
Но она уже не слушала. На лице ее сияла улыбка.
— Ну как вы не понимаете? Лучшего развития событий и представить нельзя! Ради сына король может и отойти от дел. А я уже догадываюсь, какой путь мне предстоит! И я буду двигаться только вперед! Этот лебедь — мой мальчик, мой принц. И я сделаю все, чтобы посадить Эдуарда на английский трон!
Даже позволив начаться одному из самых противоречивых и опасных заседаний, какие когда-либо имели место в парламенте, даже призвав туда троих магнатов, которые, кстати, привели с собой собственные армии, король тем не менее пребывал в радостном расположении духа и в гармонии с самим собой и со всеми окружающими. Он был абсолютно уверен, что любые, даже самые сложные проблемы лучше всего решать в обстановке любви и доброжелательства. Сам он, впрочем, участия в решении этих проблем принимать не желал и собирался прибыть на заседание, когда все уже завершится, затем лишь, чтобы благословить противоборствующие стороны. Он как бы отстранился от всего того, что творилось в Лондоне, и хотел спокойно помолиться за установление мира в стране,
Маргариту вывел из себя отказ ее супруга заниматься своими прямыми обязанностями и командовать собственными лордами; ее бесило то, что Генрих готов вступать в переговоры лишь с Господом Богом, в реальности предоставляя другим улаживать вопросы безопасности и спокойствия в стране.
— Как он мог призвать их в Лондон, а сам удалиться в часовню и попросту бросить нас? — вопрошала она, глядя на меня. — Как можно быть таким глупцом и заключать подобный половинчатый мир?
Это действительно был половинчатый мир. Все в парламенте поддержали предложение о том, что йоркисты обязаны уплатить штраф, поскольку осмелились пойти в атаку, видя перед собой боевой штандарт самого короля, и они действительно согласились уплатить большие штрафы наследникам тех ланкастерцев, которые погибли на поле боя. Однако штрафы эти они выплатили все теми же «палками» — то есть ничего не стоящими векселями, выданными королевским управляющим делами, но совершенно бесполезными; и ланкастерцы не смогли не принять эти «палки» в расчет, ведь это было бы равносильно признанию, что в королевской казне нет ни гроша. Это была блестящая шутка и одновременно тяжкое оскорбление, нанесенное королю. Впрочем, йоркисты пообещали построить в честь павших часовню в Сент-Олбансе и поклялись хранить мир. Хотя никто, кроме разве нашего короля, и не надеялся на то, что кровавая междоусобица, тянувшаяся из поколения в поколение, прекратится с помощью подобных сладких речей да букета никуда не годных векселей. Все остальные видели, как память о погибших заваливают грудами лжи, а убийство прикрывают бесчестьем.
Покинув свое священное убежище, король объявил праздник вселенской любви — в этот день все мы должны были идти рука об руку, чтобы Господь простил нам все былые грехи.
— И лев тогда возляжет рядом с ягненком, как и говорится в Библии, — пояснил мне Генрих, — разве вы этого не понимаете?
О да, я отлично все понимала! Я понимала, что нашу столицу раздирают различные фракции, что вот-вот разразится война, что сыну Эдмунда Бофора, потерявшему отца при Сент-Олбансе, приказано шествовать рука об руку с графом Солсбери, но они постараются даже пальцами не соприкасаться, поскольку руки у них в крови. А сразу за ними будет вышагивать граф Уорик, убийца Бофора, истинного отца принца Эдуарда. И Уорик соединит руки с герцогом Эксетерским, который тайно поклялся, что никакому прощению не бывать. А сам король при этом будет прямо-таки светиться от счастья, ведь эта кощунственная процессия, согласно его мнению, продемонстрирует людям единство пэров и их готовность служить английской короне. Ну а за королем последует королева Маргарита.
Так оно и было, и лучше бы Маргарита шла совсем одна, как это и подобает королеве. Стоило мне увидеть ее, как я это поняла. Однако Генрих велел ей идти рука об руку с герцогом Йоркским. Вероятно, он хотел показать всему свету их примирение и дружбу. Но ничего не получилось. Всем было ясно, что они остались непримиримыми врагами. Ни о какой доброй воле их поведение не свидетельствовало; было очевидно, что Маргарита — отважный игрок, принявший участие в смертельно опасной игре, что она отнюдь не королева мира, стоящая выше всех и всяческих фракций, но королева воюющая, и ее главный враг — герцог Йоркский. Из всех безумств, совершенных в тот день «всеобщего прощения и примирения», когда все — и мы с Ричардом в том числе — шествовали рука об руку друг с другом, это безумное распоряжение короля грозило наихудшими последствиями.