Хозяйка каменоломни в Драконьем доле

Лебедева Жанна

— Твоей увечности не скрыть, как ни старайся. — Голос герцога лязгал сталью. Он нервно дернул верхней губой. С отвращением. — И дело не только в приемах и балах. Не только в разговорах за моей спиной, насмешках и сплетнях. Я не могу на тебя смотреть спокойно, Анна! Мне неприятно. Ложиться в постель… Тошно. Одноногая жена. Тьфу! Это просто отвратительно. Пойми же ты это наконец!

И Анна Сергеевна Орлова всей кожей ощутила ужас своей обреченной предшественницы.

Ее боль.

И отчаяние.

Спустя миг картинка

сменилась новой. Прежняя Анна рыдала в спальне, повторяя, как мантру, что все еще может быть хорошо. Что муж передумает, отойдет, возродит в сердце давнюю страсть и всю ту нежность, что дарили они когда-то друг другу.

Бедняжка все вспоминала былые дни, все раскладывала их в памяти кадрами. Вот три года назад, когда герцог вернулся из военного похода весь израненный, она выхаживает его сама. Отсылает горничных и сиделок. Накладывает повязки, поит из ложки заживляющими отварами, по ночам не смыкает глаз…

Верная жена.

Хорошая жена…

Любимая!

И муж тогда казался благодарным. Он говорил: «Ты у меня лучшая. Я никогда тебя не брошу, не предам. Мое сокровище…»

Новая Анна ощутила, как душу стягивают черные щупальца томительной ярости. И легкие переполняются воздухом, как меха подземного горна, кормящие темный огонь, неукротимый и непобедимый.

Картинка опять сменилась.

Прежняя Анна вновь появилась, но пока что была весела и беззаботна. Цела. События происходили раньше жестокого герцогова предательства и болезненного разрыва.

Новая Анна скакала верхом на лошади по лиственному лесу. Где-то вдали, почти за гранью слышимости, пел охотничий рог. И гончие вторили ему. Замысловатые трели их голосов слышались то справа, то слева.

Молодая герцогиня ликовала, проносясь сквозь сети теней, рожденных хитрой игрой листьев и солнечного света.

Лошадь всхрапывала. Мотала головой.

Ей что-то не нравилось.

И Анна Сергеевна была с лошадью согласна. Она, глядя на происходящее с высоты сна, тоже ощущала стягивающую пространство тревогу.

Хотелось крикнуть прежней Анне: «Стой»… Как в фильме ужасов — не ходи туда!

Не ходи…

Тень, плотно сбитая, увесистая, налетела слева. Лошадь испуганно прянула в сторону, соскочила с дороги, вскинулась на дыбы, споткнулась о поваленный ствол и рухнула на валуны, покрытые обманчиво мягким мхом.

Прежняя Анна вылетела из седла и больше не встала.

Последним, что успела заметить беспомощно наблюдающая за происходящим Анна Сергеевна, стала подступающая к герцогине тень…

Она проснулась в холодном поту и закричала на весь дом. Ногу пронзила тупая боль, а душу — горькая и острая, как игла, безысходность.

Мариса первой прибежала на шум, растрепанная и перепуганная.

— Что случилось, госпожа? — выкрикнула она, свирепо озираясь по сторонам. В руке камеристки угрожающе кривилась каминная кочерга. — Кто посмел вас обидеть?

— Никто, — ответила Анна, едва

справляясь с дыханием. Она прокашлялась, протерла ладонями глаза. — Просто сон страшный приснился… И я вспомнила ту охоту. И нашу с мужем ссору…

— Бедная моя госпожа. — Мариса захлопотала у кофейного столика. Налила в высокий стакан воды из графина. Подала. — Выпейте и успокойтесь. Обезболивающей травы заварить?

— Не нужно.

Анна прижала к груди ладонь. Полусон-полуявь никак не хотел отпускать. Ребра ходили ходуном. Сердце прыгало за ними, как пойманная птица. И черные щупальца, рожденные яростью, все тянулись… тянулись из несуществующей дали. Упрямо прошивали реальность, притягивая ее силой к больному небытию злого прошлого.

И все кругом беспокоило, нервировало.

Пугало.

Анна невольно глянула вверх. Под куполом балдахина собралась в густое облако непроглядная тьма. Она пульсировала и вздрагивала, будто живая.

Она была рождена той яростью из сна.

— Ох, госпожа… — Мариса тоже заметила изменения в спальне и чуть не выронила из рук графин. — Какая магия-то страшная…

— Это я сотворила? — поинтересовалась Анна неуверенно.

— Видать, само сотворилось из ваших чувств, — тихо предположила камеристка. — Такое бывает. Правда, редко очень. Но бывает. И даже у тех, кто без дара. Подобным образом обычно проклятья рождаются: вот разозлится человек или обидится так, что всякий контроль над чувством потеряет, тогда и сотворится прямо из мыслей его неукротимых некая опасная штука… Только проклятье на кого-то сразу цепляется, а это… — Она опасливо вгляделась в кусок ожившего мрака. — Это будто само собой существует и никого не трогает… Но вы лучше в гостиную на диван перелягте. От греха. Я сейчас быстренько перестелю.

Анна пробуравила тьму взглядом.

Нестрашная все-таки. Какая-то родная. Своя.

— Не перестилай, — попросила Марису. — Я тут останусь. Так надо.

— Тогда кричите, если что, — посоветовала камеристка. — Я стрелой примчусь.

— Я знаю.

Когда взволнованная Мариса ушла к себе, Анна легла на спину. Уставилась в центр подрагивающего мрака. Стоило повести взглядом слева направо, и темные волны покорно повторили движение. Когда зрачки Анны описали круг, тьма тоже закрутилась водоворотом и какое-то время продолжала вращаться, словно заведенная.

Игра с неизвестностью моментально вымотала, и Анна не заметила, как уснула. Больше ее не тревожили ни чужие воспоминания, ни ночные кошмары.

Пробудилась она рано.

За окном горела румяная заря. Солнце, почти дозревшее, обливало сдобным золотом сонные гребни лесов.

В столовой тихо говорили Мариса и, кажется, Ирма…

Да. Точно, Ирма.

Анна встала легко, лишь на миг удивившись странному чувству в правой ноге. Будто онемела вся. Затекла.

Ах, так ее же нету… Точно! Забыла с непривычки после сна.