Хозяйка лабиринта
Шрифт:
– Мы пойдем пройдемся и, может, вернемся не скоро.
– Отлично, – отозвался шофер, вынимая из кармана сверток в вощеной бумаге. – Я тогда перекушу пока.
– Идемте, мисс Армстронг, – обратился к ней Перри. – Следуйте за мной.
При нем был бинокль, и Джульетта задалась вопросом, ищет ли он что-то определенное.
– Балобаны, – пояснил он. – Они давно перестали водиться в Британии. Вряд ли мы увидим их снова, но надежда умирает последней.
Балобаны? Это что, птицы такие? По ассоциации Джульетта подумала о барабанах. У нее в животе давно пробили зорю.
Перри
– Вы слышите дятла?
– Вот этот – очень противный – дробный стук?
Джульетта совсем не разбиралась в птицах. Она знала самых простых – голубей, воробьев, – но ее орнитология не простиралась за пределы Лондона. В том, что касалось природы, Джульетта была полнейшей невеждой. Перри, напротив, обожал природу. Балобанов он не обнаружил, но заметил и опознал множество других птиц. Огромное множество.
– В нашем деле нужна хорошая память, – сказал он. Но ведь Джульетте не придется по работе опознавать птиц, правда же? Правда же?
– Смотрите, – шепнул он, пригнувшись и потянув ее вниз. – Зайцы! Боксируют! Самка машет лапами только для видимости. Потрясающе!
Голод и холод давно изгнали из души Джульетты всякую склонность к романтике. Перри уже разглагольствовал о совах и их манере отрыгивать погадку.
– Шерсть мышей и их же кости, – сказал он, напомнив Джульетте о ведьмах из «Макбета».
Она засмеялась и ответила цитатой:
– Пясть лягушки, глаз червяги, шерсть ушана, зуб дворняги… [18]
18
У. Шекспир. Макбет. Цитируется по переводу М. Лозинского.
– Ну… да. – Он явно растерялся от такой аллюзии. – Действительно, в погадках часто находят останки лягушек. А также крыс. Попадаются землеройки. Разные виды можно опознать по форме челюстей.
Джульетта поняла, что Шекспира он не знает совсем.
Он широко шагал впереди, едва ли не вынуждая ее перейти на бег. Она семенила следом, как послушный ретривер. Поднялся холодный ветер – он пробирал до костей и относил в сторону слова Перри, так что Джульетта многого не узнала о брачных обычаях косуль и архитектуре кроличьих нор. Она с тоской думала об аккуратных белых треугольничках сэндвичей в пакете у водителя.
Задумчивый пейзаж, в котором они путешествовали, низкое небо над головой и неровности рельефа под ногами – все это, словно сговорившись, нашептывало Джульетте, что она одна из несчастных Бронте, бредущая по нескончаемым вересковым пустошам за недостижимой целью. В Перри, надо сказать, было что-то от Хитклиффа [19] – предельная серьезность, безжалостное пренебрежение к твоему удобству, манера тебя разглядывать, словно ты – задача, требующая решения. Решит ли он ее, Джульетту? Может быть, она для него недостаточно сложна. (А может, наоборот – слишком сложна.)
19
Главный герой «Грозового перевала» (1802) Эмили Бронте.
Он вдруг резко развернулся, и Джульетта с ходу чуть не врезалась в него.
– Как вы себя чувствуете, мисс
– Прошла, спасибо, сэр.
– Отлично!
И они продолжили путь – через поля, через речки, вверх по холмам, еще скользким от утреннего дождя. Джульетта чувствовала, как каждый шаг бесповоротно губит ее туфли (а ведь им еще предстоит проделать тот же путь в обратном направлении!)
К счастью, Перри наконец притормозил:
– Не отдохнуть ли нам?
Он снова расстелил брезент, на сей раз под скудным прикрытием безлистой живой изгороди из боярышника. Джульетта узнала, что это боярышник, лишь со слов Перри. Она дрожала. Погода совершенно не годилась для подобных прогулок.
– Вы курите? – спросил он, извлекая откуда-то из твидов тяжелую зажигалку.
– Да, сэр.
– А я, к сожалению, нет.
Джульетте пришлось рыться в сумочке в поисках собственных сигарет. Перри поднес ей зажигалку, и после нескольких попыток – ветер упорно гасил огонек – ей удалось прикурить. Конечно, спасительной фляжки горячего чая в наличии не имелось, и Джульетта как раз начала оплакивать про себя этот факт, когда Перри опустился на колени рядом с ней, положил руку ей на бедро и начал (довольно рассеянно) поглаживать ткань пальто, словно то была шкура животного (а животным, соответственно, была Джульетта).
Тетушку твою налево, подумала она, неужели вот оно наконец? Существует ли протокол, которому нужно следовать? А может, это очередная проверка? Джульетта предположила, что от нее ожидается некая форма протеста («Самка машет лапами только для видимости. Потрясающе!»), и произнесла:
– Сэр? Мистер Гиббонс?
– Прошу вас, зовите меня Перри!
На миг Джульетте показалось, что он сейчас расстегнет ей пальто. Сдерет с нее обертку, словно с подарка. («Я и есть подарок», – подумала она.) Но он лишь принялся крутить одну из пуговиц. Потом снял шляпу и положил рядом с собой на землю. Неужели он не понимает, что шляпу сейчас унесет ветром?
Он забрал у Джульетты сигарету, потушил ее об землю, и Джульетта подумала: «Ну вот, наконец-то. И посвящение, и совращение».
– Вы знаете, я когда-то учился на священника, – сказал он.
Чашка весов со стороны совращения резко взлетела вверх. В Перри точно было что-то иезуитское; Джульетта без труда представила его – серьезного, в черном подряснике.
– К несчастью, я потерял веру. – И добавил с сожалением: – Не столько потерял, сколько упустил.
Неужели он собрался обсуждать богословие? Он склонился к ней, словно для того, чтобы осмотреть получше, и она уловила исходящий от него твидово-табачный запах. Чашка весов со стороны совращения опять поехала вниз. Перри нахмурился. Весы неуверенно заколебались.
– Скажите, мисс Армстронг, вы… нетронуты?
– Нетронута? – Она не сразу сообразила, о чем он. – Ах… Да, сэр.
Чашка весов прямо-таки рухнула. Джульетта снова покраснела всем телом, не только лицом, и ей стало ужасно жарко, несмотря на погоду. Если он задает такой вопрос, значит собирается что-то с этим сделать? Правда, в ее фантазиях для этого требовалось приглушенное освещение, атласные простыни, возможно – бокалы с шампанским и завеса стыдливости, прикрывающая грубую механику собственно акта (в основном потому, что Джульетта до сих пор очень слабо представляла себе эту самую механику).