Хозяйка мельницы

Демина Евгения Александровна

— Ты что, брат? Я же всегда с вами.

— То-то, что всегда. Меньше заигрывать будешь.

— Это в лесу-то? Подумаешь!

— Хватит. Не позволю.

— Аскольд, вот они тебе кто? Друзья?

— Друзья.

— Вот и мне тоже.

— Надо же! — Аскольд упёрся в косяк. — Ещё скажи, побратались.

— А если так?

— Всё, Хильдегарде, я сказал: останешься, значит останешься.

— Так её, конунг, — сказал из-за Аскольдова плеча Харальд. — В следующий раз пусть ровно делит.

Конунг ничего не ответил, только с разворота отвесил ему в челюсть. Харальд клацнул зубами и ушёл.

Хильдико смотрела в угол:

—

А поесть?

— Ключница тебя накормит.

— А на двор?

— В окно слетаешь.

— Что мне, каждый раз по нужде превращаться?

— Разок превратишься. Только учти: увижу с кем — ощиплю и сварю.

Сестра сложила руки на груди и отвернулась.

Оконце высоко, да узкое. У других ставни снимать — заметят. Ну ничего, протиснется, крылья не поломает.

Небо стало цвета ягод жимолости. У забора тонко алела кромка. Чернелись верхушки вишен и яблонь, одни отродившие, другие — в тягости.

Владко вышел из конюшни и увидел на поленнице девушку, ту самую свейку. Не в грязной мужской одежде, а в нарядном платье, только шкуру на плечах оставила и оберег-молоточек на шее.

Подсел к ней.

Нахохлилась, в меха уткнулась. Волосы пёстрые, как перья у сокола.

— Что ужинать не идёшь?

— В горнице поем.

— Обидел кто?

— Нет.

— Тебя как зовут?

— Хильдегарде. Друзья зовут Хильдико.

— А мне как звать?

— Как хочешь. А тебя? — наконец повернулась. Глаза у неё были тоже пёстрые.

— Владко. Хорошего коня твой брат подарил.

— Да, знаю.

— Завтра пойду объезжать. Ты умеешь верхом?

— Немножко.

— Пойдём с нами. Покатаю.

— Сама покатаюсь, когда захочу, — она отодвинулась. Ноздри у Владка дрожали, как будто принюхивался.

— Пойдём гулять.

— И так гуляем.

— Всё равно не отстану.

— Сначала догони, — вскочила и подобрала подол.

— Не могу. Голова кружится.

Хильдико наклонилась над ним:

— Ты спокойней. Разъяриться всегда успеешь. Знанья на то и даны, чтоб не тревожиться.

— Ты тоже?

Сощурилась.

— В кого?

— Угадай.

Снова села на бревно.

— А хочешь, я тебя умыкну?

Хильдико наблюдала за небом:

— Прошлый год брат мой чудь воевал. Песню привёз…

— Причём тут песня?

— Дома девушка на воле, Словно ягодка на поле. А жена у мужа — словно На цепи сидит собака. Редко раб увидит ласку, А жена совсем не видит… [23]

— Уж это как ты сама будешь, — засмеялся Владко. И замер: перед лицом мелькнуло крыло. Соколиное.

Княжич вильнул хвостом и спрыгнул с поленницы.

23

Дома девушка на воле… — отрывок из «Калевалы».

IV

Наутро гнев Аскольда не убавился. Наслушавшись от Баюса и Ольгерда расспросов «Куда подевалась Хильда?», он сослал сестру на женскую половину. Свободно вхожей в дружину-братину хорошо быть до поры до времени. До времени, когда нужны

уже не братья, а жених. И была Хильдико посвящена в их круг, и могла являться куда и к кому хотела, но такие порядки становились не в чести, потому что рано или поздно женой девушка будет. Если всем разом — ссор не оберёшься, или ревности новых жён, которых позже возьмут, по мирскому ряду. Если кому одному — то какое ей братство? Бросит валькирия крылья, доспехи, будет хозяйкой. Вот и решай.

Он и решил, чтоб поутру Хильдегарде увела Лисица — ключница. Она взяла свейку за руку и щебетала про княжон, про князя — что разрешил дочерям с ней знакомиться, про то, как рады будут её видеть, чем накормят, чем пожалуют — совсем заговорила, даром что холопка. Потом Хильдико узнала от Святчи, что Лисютка — дочь свободного людина, а в неволю пришла сама, от голодной да тесной жизни, понадеявшись на сытость, на доверие и что какой-нибудь дружинник её выберет.

— Батька со своей как поругается, всегда к ней идёт, — говорил Святополк. — Брал бы её. С такой мачехой я б ужился.

В пушистых волосах цвета мокрого песка блестели серебряные подвески, как ракушки на морском берегу. По лицу и по рукам песчинками рассыпаны веснушки. Вся текучая, зыбкая, звонкая — будто вязнешь в ней, не отпускает.

Провела мимо гридницы, [24] покоев княжьих — переходом, да в отдельную избу, со светлицей и спальней.

В переходе, и без того узком, ворох соломы — ночевали здесь в жару. Где девушки ели, шили приданое и посидельничали — посреди пола очаг, по старинке. Вдоль стен — лавки, прялки, сундуки. Против каменного ложа Сварожича… истукан золочёный — как у чудинов? На пороге стало видно — не истукан. Девушка, солнцем одетая, оттого и кожа смуглая золотится, ожерелья сверкают и вышивка, а под ряснами и колтами [25] сразу и не разберёшь, что волосы черны как уголь. Ползут по плечам, по коленям — до полу. На одной косе куница, векши, ласка, на другой — утицы, селезень и выводок жабий. Бронзой, златом переливаются, зрачками сверлёными на вошедших смотрят. У самой зрачки неподвижные, жёлтым ободом обведённые, как изъян в сердоликовом камне. Хильдико показалось, что они с глухой стенкой — как зеркало, хоть и далеко стояла, и не разглядеть.

24

Гридница — зал, где пировала дружина.

25

Колты — парные височные подвески.

Лисица поклонилась, точно хвост поджала, и обратно юркнула, за двери. Как перед змеёй.

Хильдико застыла на пороге.

— Здравствуй, варяжская гостья, — рот княжны улыбнулся, будто единственный оттаял из заледенелой глыбы. — Что пленницей смотришь? Проходи, угощайся.

Ожила рука в витом обручье, провела над посудой, расставленной тут же, на лавке, над свободным местом рядом и вернулась к высоко повязанному поясу и округлому животу.

Хильдико послушно подошла, только сейчас заметив, что на очаге дымится что-то. Её ждали, для неё варили. Но она не видела ни котла, ни посуды, ни того, чем покои убраны. Только хозяйка — с непокрытыми волосами, заплетёнными в две косы, по лицу — девица, по животу — баба.