Хозяйка птичьей скалы
Шрифт:
У Женьки внутри все пело. С жаром хватался он за любую работу: топил «буржуйку» в кубрике, драил кастрюли, чистил картошку на суп, следил за буксирным канатом. Но что бы он ни делал, его, как магнитом, тянуло в рубку, к Потехину.
Несколько раз Женька порывался попросить у Потехина штурвал и не осмеливался. Ему казалось, что Потехин вот-вот сделает это сам и без всяких просьб начнет учить его, как управлять катером. Попросить об этом как-то несолидно, по-детски. А тут все-таки не детский сад, море… Но старшина катера, вероятно, не умел разгадывать чужие мысли, в том числе
— Видишь, коса впереди? Она километра два под водой тянется, потому Обманчивой называется. Ее обходить умело надо, не то засядешь. Считается, что по этой косе Полярный круг проходит. А там вон — правее, правее смотри! — там залив Свободный. Не очень-то приветливый залив — морской зыбью донимает. В него речка Быстрая впадает. Случись непогода — на ней отстояться можно.
— А если шторм вовсю пойдет и до речки не успеешь? — спрашивал Женька.
— В бухте укрывайся. По берегу сама природа этих бухт с лихвой наставила.
— А если и до бухты не успеть?
— Что это ты заладил: не успеть, не успеть! Надо успеть.
— Ну, а вдруг? — не отставал Женька.
— В дрейф тогда ложись, да в оба гляди, чтоб в берег не впороться, не то лепешка от катера останется…
Из рубки Женька спускался в машинное отделение и донимал вопросами моториста Тагро, молодого черноглазого чукчу. Тагро охотно растолковывал Женьке что к чему. Но в машинном стоял такой шум, что они не разговаривали, а самым настоящим образом орали.
Женьке казалось, что день его первого плавания сложен из тысячи счастливых минут. И что эти минуты будут тянуться и завтра, и послезавтра, словом, пока не придется опять идти в школу.
Но вскоре случилось такое, что сразу же разбило радужные представления о морской жизни.
Вечером «Бесстрашный» подбуксировал баржу к селу. С разгрузкой торопились. Все понимали, что как только на море начнется отлив, катер вместе с баржей должен отвалить от берега. Потехин, Тагро и Женька помогали колхозникам переносить мешки с цементом. Управились вовремя. Когда вода у берега стала убывать, «Бесстрашный» ушел в море, легко волоча на буксире пустую баржу.
Умаявшись за день, Женька повалился на койку и мгновенно уснул. Проснулся он неожиданно и сперва никак не мог сообразить, что происходит. Катер куда-то проваливался, потолок и стены вертелись, Женька тоже куда-то проваливался и вертелся вместе со стенами. Он попытался встать, но тут же его снова швырнуло на койку. В глазах поплыли разноцветные пятна, его затошнило. Зажимая руками рот, Женька выскочил в рубку и рванул дверцу на палубу.
В лицо ударил мокрый ветер. По палубе прокатилась волна, краем хлестнула в рубку. Открыв рот, Женька жадно глотал холодный воздух. Катер по-прежнему проваливался и подпрыгивал. Рядом, за бортом, качалась черная вода. Качалось серое небо. А Женька глотал и глотал воздух…
Постепенно ему стало лучше. Тошнота прошла. Женька захлопнул дверцу. И только теперь увидел в рубке Потехина и Тагро. Потехин как ни в чем не бывало крутил штурвал. Тагро сидел на корточках, прислонясь спиной к переборке, и преспокойно курил.
— Покачивает? —
— Ты ложись лучше, — посоветовал Тагро. — На живот ложись, а лицо в подушку, тошнить перестанет.
Волна ударила в смотровое стекло, Женьку опять закружило, как на карусели. Он едва успел распахнуть дверцу на палубу, чтобы не стошнило прямо в рубке.
Часов шесть шторм безжалостно трепал катер. Эти часы показались Женьке вечностью. Голова его тяжелела с каждой минутой, внутри все переворачивалось, его мутило, и руки сами собой открывали дверцу на палубу. За ночь он так изменился, словно долго и тяжело болел. Лицо осунулось, красные от бессонницы глаза ввалились, веки припухли.
— Раскис ты, брат, — сказал Потехин, пряча под суровыми нотками сочувствие к Женьке. — Штормик-то пустяшный был, всего пять баллов.
Когда входили в порт, утро стояло солнечное и ласковое. Море было тихое и приветливое, без малейших признаков вчерашней бури. К вечеру «Бесстрашному» снова предстояло вести в село баржу. Перед тем как разойтись на несколько часов по домам, Потехин спросил Женьку:
— Ну как, выдержишь с нами, или боязно оставаться?
— Выдержу, обязательно выдержу, — негромко сказал Женька. Он даже попытался улыбнуться для бодрости, но улыбка получилась кислая.
Рейсы пошли за рейсами. Женька медленно и трудно привыкал к штормам. А потом как-то вдруг перестал ощущать их. За месяц он научился водить катер и в любое время мог подменить старшину. Единственно, когда Потехин не доверял Женьке штурвал, — это в шторм.
Но если бы Потехин мог предвидеть то, чему суждено было вскоре случиться, он, вероятно, поступал бы иначе.
А случай действительно оказался необычным. Потом о нем долго говорили в порту, о Женьке писала районная газета, а зависти ребят не было конца.
Произошло же вот что:
«Бесстрашный» шел в сороковой за лето рейс. Для Женьки этот рейс был последний: через несколько дней в школе начинались занятия. Если честно говорить, Женьку это даже чуть-чуть огорчало. Уж больно он привык к Потехину и Тагро, уж больно не хотелось ему расставаться с катером…
В середине августа похолодало. Погода ухудшалась с каждым днем, ее будто лихорадило. Особенно заметно это было в море. За какой-то час здесь происходили настоящие чудеса: то выглянет из-за туч солнце и пригреет так, что хоть рубаху снимай, то вдруг задует северный ветер, понесет снежную крупу — впору тулуп натягивай. То задождит, то заштормит, то стихнет.
В этот раз шторм встретил катер, как только вышли из бухты. А дальше качка, как говорят моряки, пошла всю дорогу. Дважды обрывался буксир, на котором крепилась баржа, баржу уносило далеко в сторону. У Женьки коченели руки, когда они с Тагро вылавливали баграми из ледяной воды и крепили к буксирной тумбе разбухший, тяжелый канат. И все-таки катер пришел в село вовремя — к началу прилива. Шторм все больше усиливался. Потехин решил оставить баржу на берегу, а катер отвести на ближнюю речку.