Хозяйка Рима

Куинн Кейт

— Павлин, — в низком, бархатистом голосе Теи звучала насмешка. — Я никогда не скажу императору, что ты когда-то пользовался моей благосклонностью, а не просто приходил послушать мою музыку.

— Это совсем не то, о чем я думал, — тем не менее он ощутил нечто вроде облегчения. Да-да, в этом не было никаких сомнений. — Но о нем ходят слухи. Не надо верить всему, что о нем говорят.

— …Понятно.

— Слухам о его племяннице, — поспешно добавил Павлин. — Грязные, омерзительные слухи. Император лишь презрительно фыркает и говорит, что сплетни живут собственной жизнью, независимо от того, скольких сплетников

приходится казнить. Однако люди не должны так говорить о своем императоре лишь потому, что он был добр к ней.

— Ты когда-нибудь встречал Юлию?

— Давно, когда она была ребенком. К тому времени я получил назначение в префекты, а она по причине своего слабого здоровья жила в Кремоне. Она была безумна, насколько тебе известно. Я видел донесения предыдущего префекта, который на каждого, кто жил во дворце, вел дело. Она бродила по дворцу, бормоча под нос что-то несвязное, отказывалась от пищи, заползала в храм Весты, где пыталась спать под алтарем. Даже когда я знал Юлию ребенком, ее поведение было полно странностей. Она до смерти изводила себе страхами, которые жили в ее голове. Она была… была ненормальной, хотя я так и не посмел сказать об этом императору. Он не желал слышать ни единого дурного слова в ее адрес. А так как собственных детей у него не было, он относился к ней как к родной дочери.

— И тем не менее говорят, будто она умерла, вытравливая плод?

— Нет. — Павлин вспомнил секретное донесение, которое ему принесли, — описание, сделанное одним врачом в Кремоне, который затем бежал, опасаясь за свою жизнь. — Это было самоубийство. Она вспорола себе живот. Умерла она не сразу, но заражение крови в конце концов убило ее… после этого пошли кривотолки, будто она умерла, пытаясь избавиться от плода. Мой отец был там и пытался выяснить правду, но кто станет слушать правду, когда ложь гораздо интересней.

После этой фразы Павлина воцарилось неловкое молчание. Афина поерзала на шелковых подушках, затем слегка поправила пурпурный занавес, чтобы солнце не светило ей в лицо.

— Кстати, Павлин, несколько дней назад я видела во дворце твою мачеху.

Судя по всему, она пыталась найти менее щекотливую тему для разговора, а в результате затронула даже более щекотливую.

— Лепиду?

— Ее. Она сказала, что собирается тебя проведать.

— Но так и не проведала. — Павлин наклонился, чтобы стряхнуть с сапога налипшую грязь. — Она… сказать по правде, мы с ней не слишком ладим. Я вижу ее время от времени. Но в остальном… — он вновь не договорил.

— Лично я, — произнесла Афина, причем вполне искренне, — скорее заведу дружбу с гадюкой, чем с Лепидой Поллией.

Следующую пару миль они проделали в молчании. Лишь расписной веер Афины покачивался в такт шагов нубийских рабов.

— Афина, Тея, — не выдержал наконец Павлин. — Ты когда-нибудь… я хочу сказать, тебе когда-нибудь хотелось кого-нибудь? Сильно, так, как странник жаждет в пустыне глотка воды? Даже если ты знала все слабости этого человека, все его недостатки, но они для тебя ничего не значили.

Он прочел в ее глазах жалость и отвернулся.

— Да, — ответила она. — Был один человек, которого мне хотелось именно так.

— И сколько времени тебе понадобилось, чтобы забыть его?

Афина медленно покачала головой. Ее веер недвижимо застыл на месте.

— Я

так его и не забыла.

— Не забыла?

— Нет. Возможно, выйди я за него замуж, все было бы иначе, а так… — она пожала плечами. — Тебе нужно непременно жениться, Павлин.

— Я спрашиваю не о себе. Речь идет о моем друге. Его имя Траян.

— Разумеется.

Павлин слегка пришпорил коня. Ему было проще ехать впереди носилок, нежели ощущать на себе взгляд этих пронзительных глаз.

Тея

Учитывая неприхотливые вкусы Домициана, я была удивлена красотой его виллы в Тиволи.

Это был настоящее произведение искусства из белого мрамора: украшенные колоннами дорожки, террасы садов, вазы с лилиями и тихие пруды, мозаики, серебряные нимфы в нишах. Роскошное и уютное гнездышко, спрятанное в горах всего в миле от прекрасного города Тиволи, где даже тот, кто всегда на виду у всех, может наконец побыть в одиночестве. Домициан прибыл сюда на день или два позже меня. В кои веки рядом с ним не было толп придворных или роя усердных секретарей. Не считая молчаливых рабов, император Рима и я были совсем одни. Как это странно и непривычно.

— Я приказал подать обед на террасе, — сказал он мне. — Через час.

Я тщательно выбрала свой наряд в комнате из розового мрамора, которая когда-то могла принадлежать Юлии: простое белое платье с серебряным поясом под грудью. Распущенные волосы ниспадали на спину. Никаких украшений, кроме бронзового перстня Ларция на одной руке и массивной жемчужины на другой. Как приятно после всех этих пышных нарядов ради разнообразия облечься в простое платье. Я отодвинула в сторону баночки с румянами и босиком вышла на террасу. Под ивовым деревом стояли два серебряных ложа, тишину и покой нарушало лишь журчание струй.

Император уже ждал меня: облокотившись на одно из лож, он быстро пробегал глазами свитки, небольшой горкой лежавшие перед ним.

— Весталка, — произнес он, увидев мой белоснежный наряд.

— Нет, просто девушка на загородной вилле.

Я прилегла с ногами на соседнее ложе и принялась за угощения, которые на блюдах бесконечной вереницей приносили молчаливые рабы. Тут были и страусиные яйца, и языки фламинго, и оленина с розмарином, и засахаренные орехи, и пирожные с кремом, и старое красное вино в инкрустированном драгоценными камнями графине — как это не похоже на обычную трапезу Домициана, состоявшую их куска мяса с хлебом и кружки пива! Не скрылись от меня и другие перемены: шелковые подушки на ложах, хотя обычно император презирал роскошь и негу, массивные серебряные блюда, хотя обычно он ел с глиняных тарелок, а вместо обычной шерстяной туники на нем было яркое одеяние из роскошного восточного шелка.

Он оторвал взгляд от свитков и посмотрел мне в глаза.

— Ну как, я тебе нравлюсь?

— Да, — улыбнулась я.

— Да, — он словно пробовал на вкус это слово. — Ты скажешь это любому мужчине. Кстати, сколько их у тебя было?

— Что?

— Сколько, — спрашиваю я.

Его взгляд привел меня в замешательство: не то чтобы совсем отсутствующий, но какой-то далекий.

— Довольно притворяться, Афина. Хорошо, попробую угадать. Сто?

— Не знаю, — сказала я и добавила спокойно: — Нет, только ты.