Хозяйка розария

Линк Шарлотта

— Вы нисколько мне не докучаете, — ответила Беатрис. Мысленно она проклинала Хелин, которая, как вкопанная, стояла на месте, не желая пропустить ни одного слова. — Я лишь… Я не знаю, хочу ли я впутываться в какие-то отношения.

— Вы ни во что не впутаетесь, если мы с вами просто пообедаем.

— Конечно, нет, — она вдруг показалась себе полной дурой. — Конечно, не впутаюсь.

— Так я могу пригласить вас на обед в Лондоне в начале января?

Беатрис сдалась.

—

Хорошо. В начале января. Мы созвонимся?

— Я позвоню вам через Чендлеров. Всего хорошего, Беатрис. И… веселого Рождества! — с этими словами он положил трубку.

— Веселого Рождества, — произнесла Беатрис в замолчавшую трубку.

Тотчас подошла Хелин.

— Кто это был?

— Я же сказала. Я познакомилась с ним на званом вечере.

— Но почему он звонит тебе сюда?

Беатрис чувствовала себя, как на допросе.

— Не имею никакого представления. Он хочет снова со мной встретиться.

— Как же ты говоришь, что не имеешь никакого представления, и тут же утверждаешь, что он хочет снова с тобой встретиться? — придирчиво спросила Хелин. — Ты не думаешь, что он в тебя влюблен?

— Хелин, мы виделись с ним всего один раз. Я действительно не знаю. И почему тебя это вообще интересует?

— Но позволь! — Хелин была воплощенное негодование. — Почему это не должно меня интересовать? Меня интересует все, что касается тебя. Мы же принадлежим друг другу.

— Но несмотря на это, я все же могу знакомиться с другими людьми. Я живу в Лондоне, ты живешь на Гернси. Мы не можем считать себя связанными.

— Это большая ошибка, что ты живешь в Лондоне, — укоризненно произнесла Хелин. — Из-за этого мы с тобой обе одиноки. Что в этом хорошего?

— Ты говоришь так, словно мы с тобой муж и жена. Ты исходишь из того, что мы должны жить вместе, но это невозможно!

У Хелин дернулись уголки рта.

«Господи, — подумала Беатрис, — она сейчас зарыдает!»

— Ты же знаешь, как я одинока с тех пор, как умер Эрих, — сказала Хелин. — Люди на острове избегают меня и…

— Это неправда, они хорошо к тебе относятся. Особенно, если учесть, кто ты, и кем был Эрих!

— Но я…

— Прошу тебя, Хелин, давай прекратим этот разговор, — раздраженно сказала Беатрис. Она не выносила, когда Хелин округляла свои детские глазки и впадала в плаксивый тон. — Фредерик Шэй не должен быть причиной, испортившей нам Рождество. Я пойду на море, прогуляюсь. Вернусь к кофе.

— Можно я пойду с тобой? — спросила Хелин.

— Нет, — отрезала Беатрис.

На холодном свежем воздухе ей стало легче. Она вдыхала его полной грудью, понемногу стряхивая подавленность, в которую ее неизменно погружала Хелин. Хелин не удастся верховодить ею. Она

вспомнила теплый голос Фредерика. Потом она поняла, что именно тогда сумрачным декабрьским днем, гуляя по берегу моря, она преодолела внутреннее сопротивление, справилась с предубеждением против Фредерика. Но только много позже она поняла, что большую роль сыграло желание поступить в пику Хелин.

Вечером, когда уже стемнело, пришла Мэй и представила Беатрис и Хелин застенчивого молодого человека, назвав его своим женихом. Молодого человека звали Маркусом Эшуортом. Он работал служащим в банке в Сент-Питер-Порте. Мэй лучилась радостью, щеки горели здоровым румянцем, глаза сверкали. Когда они с Беатрис вышли вдвоем на кухню, чтобы наполнить тарелки и сварить свежий кофе, Мэй сказала:

— Мы с Маркусом скоро поженимся. Я беременна.

— Мэй. Я очень за тебя рада, — искренне сказала Беатрис. Глаза Мэй излучали такое счастье, что было понятно, что беременность ей в радость. — Вы останетесь здесь, на Гернси?

— Думаю, да, — ответила Мэй. — Да что там, точно останемся. Маркус здесь родился и вырос, как и я. Мы не представляем, что можно жить где-то в другом месте, — она с любопытством посмотрела на Беатрис. — Как ты только выдерживаешь этот Лондон? Ты не хочешь все-таки вернуться домой?

— Не знаю, — медленно произнесла Беатрис, — я не уверена, могули я сюда вернуться.

— Тебя не мучает ностальгия?

— Мучает. Но меня удерживают плохие воспоминания.

Она посмотрела на умиротворенную краснощекую Мэй, заглянула в ее уверенные глаза. В них не было ни страха, ни боли. Всю оккупацию Мэй прожила с родителями, она никогда не теряла чувства защищенности и заботливого тепла. Беатрис же провела пять лет — самых важных в становлении личности — в доме нацистского офицера, она была, по воле судьбы, неожиданно разлучена с родителями. У нее были напряженные и опасные отношения с человеком, которому приходилось прятаться, который из-за этого едва не сошел с ума. Она с тех пор так и не увидела живыми ни отца, ни мать. Глядя на Мэй, она поняла, какая пропасть их разделяет.

— Посмотрим, что будет, — неопределенно произнесла Беатрис.

— У тебя есть мужчина в Лондоне? — не скрывая любопытства, спросила Мэй. — Не могу себе представить, что у тебя, пока ты училась в университете, не было ни одного романа!

— В университете я занималась другими делами.

— Господи, ну не могла же ты круглые сутки только учиться! Я слышала, что в универе очень весело.

— У меня не было времени на веселье, — сдерживаясь, сказала Беатрис. — Мне пришлось много заниматься.